Чуть помолчав, она прибавила:
— Он никогда ничего не делает без причины. Это его актерство, акценты, перемены настроения — все это намеренно, по моему мнению.
Она снова посмотрела на меня, ожидая, что я на это скажу. А я подумал, боже мой! Мы собираемся заточить себя в хрупкую скорлупку маленького суденышка, которое станет нам плавучим домом, и все мы, по крайней мере трое, питаем друг к другу враждебные чувства и движимы непонятными мне намерениями.
Будто прочтя мои мысли, она кивнула:
— Глядя на море, вы имеете все основания бояться.
— Я не боюсь, — уверил я ее. — Лишь слегка обеспокоен.
— Слегка обеспокоен! — захохотала она, передразнив мое произношение.
— Так как насчет Карлоса? — напомнил я.
— А что с ним? С ним все в порядке. Полиция во всем разберется. И если они арестовали парня, они его освободят, как только поймут, что тело не мое, а какой-то несчастной доклендской проститутки.
— А как же ваша сумочка?
— Моя сумочка? Да, конечно. Мне это пришло в голову неожиданно. Если они спутают тело с моим…
— И кольцо. Виктор Веллингтон сказал, что на левой руке погибшей женщины было ваше кольцо.
— Я тогда промокла до нитки, — кивнула она, улыбаясь. — А еще я немного боялась, и вода была грязная. Вокруг никого не было. Слава богу, меня никто не видел. Бедняга Карлос!
Она мельком на меня глянула.
— Почему вы о нем спрашиваете? Вы полагаете, его обвинят в убийстве? — спросила она с жаром.
— Вы узнали его, когда он гнался за нами из Гринвича.
— Разумеется, я его узнала. Он… — На этом она себя оборвала: — Вы задаете слишком много вопросов.
— Я хочу только выяснить, что его связывает с Гомесом. Вы говорили, что они в какой-то мере родственники.
Она снова перевела взгляд на море.
— Может, да, может, нет.
Она покачала головой. На ее черных волосах блестели капельки влаги. Затем она посмотрела мне прямо в глаза.
— С вами я могу говорить, мне кажется.
Я уже обратил внимание на то, что ее английский ухудшался каждый раз, когда ее охватывало волнение.
— С Айаном нет. Я не могу с ним говорить, о личном — не могу. Я его не понимаю. В том смысле, я хочу сказать, что не доверяю ему. Что касается практических вопросов — пожалуйста. Хорошо, что такой человек будет с нами в походе…
Она пожала плечами.
— Вы спрашиваете о Карлосе. Я не знаю, что он за парень, кроме того, что он очень близок с Ангелом. Его мать, я так думаю, та женщина, Розали. Но кто его отец…
Она вновь слегка пожала плечами, а потом поднялась на ноги.
— Нам пора найти Айана и отправляться в путь. Вечером нам надо быть в Лиме.
— А где он? — спросил я, когда мы отвернулись от Тихого океана и стали пробираться назад через лабиринты стен и фундаментов.
— Я оставила его, когда он осматривал что-то похожее на остатки кладбища. Он вооружился книжкой по археологии, которую вырыл из своего пухлого портфеля, и, стоя на четвереньках, рылся в куче выброшенных костей.
Мы нашли его сидящим наверху особенно высокого фрагмента стены, где он зарисовывал орнамент помещения, и, когда я залез и сел рядом с ним, я увидел, что с этого возвышения ему хорошо была видна наша «тойота». Когда мы ее там оставляли, нигде поблизости не было видно никакого автотранспорта. Теперь рядом с ней стояло еще несколько машин, а из автобуса выходила шумная группа туристов.
— Я вижу, у вас все под контролем.
Я это сказал больше в шутку, но он мои слова воспринял всерьез.
— А вы вели бы себя по-другому после того, что было по пути в Кахамарку?
Тогда я понял, что Айрис была права. Его настойчивое стремление приехать на север, в Чан-Чан, было продиктовано не одной лишь жаждой знаний.
Было уже одиннадцать, когда мы покинули этот грандиозный глиняный город и направились назад, в Трухильо, и дальше на юг по унылой иссушенной местности, немногим отличающейся от пустыни. Солнце понемногу разогнало туман, и к полудню мы оказались будто в раскаленной печи под выгоревшим бледно-голубым небом. К тому времени, когда мы въехали в Лиму, было уже темно, и, хотя мы каждый час сменяли друг друга за рулем, все мы не чуяли под собою ног от усталости.
Следующим утром мы вылетели в Такну, что на самом юге Перу, пересекли границу с Чили на такси и в Арике сели на самолет в Сантьяго. Оттуда задержавшимся рейсом мы отправились в Пунта-Аренас, куда прилетели поздно вечером.
Я плохо помню наше прибытие, лишь тот сорокакилометровый переезд из аэропорта под проливным дождем с градом и завывающим шквальным ветром, с почти нулевой видимостью, остался кошмаром в памяти. После жары в Перу здесь было очень холодно.
— В этой чертовой стране, пожалуй, не знают, что такое весна, — сказал Уорд с ужасающим акцентом, довольно точно выразив наше настроение.
Дом, в который мы приехали, был в добром викторианском стиле, и внутри, и снаружи, если не считать железной крыши. Между порывами ветра стук дождя по ней и шум стекающей воды не прекращались ни на минуту. Дом принадлежал старому капитану корабля. Он угостил нас кофе с чилийским бренди.
— Es bueno. Hara dormir bien
[100].
Бо́льшую часть жизни он провел в морях у чилийского побережья, перевозя грузы между портами, лежащими в стороне от основных южных маршрутов. Это был старик удивительной внешности, с большими шишковатыми ладонями, с искривленными ревматизмом пальцами и длинным лицом, изборожденным морщинами, тонкими линиями разбегающимися от его прищуренных, как будто он постоянно вглядывался в туман, глаз. Растительность на его голове была представлена густой шевелюрой темно-серого цвета и слегка свисающими усами, которые, загибаясь вокруг его рта, оканчивались небольшой эспаньолкой под нижней губой. Все это создавало впечатление, будто он постоянно улыбается.
Я уже почти спал, когда он провожал нас в наши комнаты — нам с Уордом была выделена одна на двоих в задней части здания, в углу которой стояла двухъярусная кровать. Налетающий ветер, казалось, устремлялся прямо в маленькое двустворчатое окошко, сотрясая его с громким грохотом. Иногда содрогался весь дом.
Когда я проснулся, уже сияло солнце, стало очень тихо. Уорд уже поднялся и, умывшись, одевался.
— Доброе утро, — сказал он, улыбаясь. — Полагаю, это можно считать началом нашего путешествия. Как думаете, это знамение?
— Что именно?
Я еще не вполне проснулся.
— Вы поймете, что я имею в виду, когда пройдете в ванную. Ее окно смотрит на пролив, и он совершенно спокоен, полный штиль, под каждым стоящим на якоре судном его изумительно точное зеркальное отражение. И там кое-что еще…
