Айрис хотела пойти с нами. Думаю, она почувствовала, что причина стремления Айана поскорее сойти на берег каким-то образом имела отношение и к ней.
— Будете только под ногами путаться, — сказал он довольно грубо.
Ее ответ заглушил шум мотора, им заведенного, и мы направились туда, где, казалось, есть свободный проход среди водорослей. Однако до берега он не доходил, и, как только мы в него вошли, подгоняемое ветром облако загородило лунный свет, и если перед этим мы видели лениво качающиеся в толще воды водоросли по обе стороны от себя, то в следующую минуту все было объято непроглядной теменью.
Айан заглушил мотор, и нас несло по инерции в зловещей тишине, лишь подчеркиваемой странным ворчанием и вздохами, издаваемыми водой, шевелящей водоросли и хлюпающей между прибрежных камней. Лодка остановилась почти сразу, и, пока Айан, подняв мотор, фиксировал его в таком положении, я взялся за весло и начал грести. В этой кромешной тьме у нас не было других ориентиров, кроме шума стекающей с крутого берега воды впереди, и продвигаться к нему было очень нелегко, так как мы буквально скользили днищем по узким и длинным листьям водорослей.
Только я начал шестом проталкивать лодку по мелководью, как луна снова выплыла из черноты у нас над головой, и всего в двадцати метрах впереди показался берег с ручьем, сияющим серебристым светом. Впоследствии у меня сложилось впечатление, что обстоятельства нашего прибытия туда как будто специально так сложились, чтобы подготовить нас к потрясению от того, что нам предстояло там найти. Айан взял с собой фонарь, но не включал его. Гнетущее впечатление, производимое этим небольшим пляжем, усугублялось светом от ручья, который так и хотелось назвать сценическим. Все это вызывало во мне напряженное ожидание, как будто в любую секунду нагие полудикие туземцы древней Огненной Земли могли налететь из темноты с намерением забить нас до смерти, чтобы отведать откормленной человеческой плоти, лучше которой они не ели уже долгие годы.
Мы вылезли на берег, выворачивая себе ноги на скользких валунах, и вытащили лодку на пляж, который напоминал и, пожалуй, являлся мореной, оставленной древним ледником. Я остановился, чтобы намотать фалинь
[128] на большой камень, так что Айан уже был впереди меня, когда луна спряталась за рваный край облака и свет внезапно померк. Он был едва различим, пока лез по черному нагромождению поваленных стволов деревьев в том месте, где приливная линия сходилась с берегом речки.
— Бобры, — сказал он, когда я стал взбираться вслед за ним.
По линии, куда доходил прилив, раньше росли деревья, но теперь их гниющие стволы валялись в беспорядке, как будто их разметал налетевший смерч. Мы одолели еще почти сто ярдов, продираясь сквозь эти жуткие дебри рассыпающихся бревен, едва не ломая себе ноги.
— Какому-то дураку из Аргентины пришла в голову идея завезти из Канады на Огненную Землю нескольких бобров.
Он выругался, поскользнувшись.
— Вы видели такие же гниющие завалы по берегам, начиная еще с пролива Коубёрн. Никто на них не охотится, и они размножаются как сумасшедшие.
В стороне от ручья почва, видимо, была другой. Вокруг вдруг не стало поваленных стволов, и мы теперь шли среди какой-то низкой растительности с жесткими стеблями, приспособленной к зимним холодам этих южных широт. Слева от нас поросшие травой кочки торчали подобно лохматым головам маленького гномьего отряда. Он нашел некое подобие тропинки, ведущей прямо вверх по крутому склону, верхушка которого едва виднелась, смутным контуром загораживая тускло светящееся небо. А потом луна вынырнула из-за облака, свет на сцене будто включили снова, мы забрались наверх и оглядели ландшафт, похожий на покатые холмы Сассекса.
— Раздолье для овец, — прошептал Айан.
Это было не обязательно, поскольку как раз перед нами, неподвижно сгрудившись и глядя в нашу сторону, стояла отара этих животных.
— Темная башня, — пробормотал он, кивая в сторону группы заброшенных бараков, припавших к каменистому склону холма слева от нас.
— Не вижу никакой башни, — возразил я. — Больше похоже на казармы какой-то заставы.
— Чайльд-Роланд
[129], — проворчал он, и у меня от того, как он это сказал, мурашки побежали по коже.
Я тоже читал Браунинга.
— Ушуайя одно время была лагерным поселением Аргентины. Вы знали это?
— Нет.
Теперь идти стало легче, под ногами была твердая, общипанная у земли трава, бараки становились все ближе.
— Так это старая тюрьма? — спросил я. — Вы уверены, что она была здесь?
Он ничего не ответил, продолжая шагать вперед. Мы подошли к первому из бараков, и в эту минуту луну затянули черные облака. Ветер хлопнул створкой разбитого окна, скрипнула дверь. Дополнила эти сценические эффекты крылатая тень взлетевшей в ночное небо птицы. На двери висел замок, но накладка с пробоем была сорвана, и Айан, толкнув дверь, вошел внутрь. Вспыхнувший луч фонаря осветил ржавые железные кровати, сложенные у дальней стены. Единственное окно было рядом с дверью, через которую мы вошли. В дальнем углу находились душевая и жестяной умывальник, кроме того, стопка оцинкованных ведер. Пошарив по стене, луч фонаря остановился на слове «Hoy», выцарапанном на штукатурке справа от изогнутой трубы, представлявшей собой, видимо, дымоход отсутствующей ныне печки. Я услышал его вздох.
— Бедолаги.
— Что это значит?
— Сегодня, — сказал он. — «Hoy» значит «сегодня».
Он вышел в хлопающую на ветру дверь и направился к следующему бараку. Бараки стояли в три ряда, по четыре в каждом, все они были одинаковы и в равной степени обветшавшие. Не было ни колючей проволоки, ни гауптвахты с помещениями для надзирателей, ни сторожевых вышек. И в каждом из бараков мы находили нацарапанные на стенах надписи: строчки стихов, надежды, que dios me salve
[130], или краткое требование — salvame
[131], имена любимых и обязательно где-нибудь календарь. Не настоящий календарь, без чисел, только череда дней, и отмечены прошедшие недели и месяцы. En desesperación
[132]. Это слово встречалось снова и снова.
— Безвыходное положение, бежать некуда. Desesperación как раз точное слово.
В глухом голосе Айана прозвучала печаль.
— Вы знали о существовании этого места, верно?
