Мы принялись внимательно вчитываться в это необычное письмо.
— Взгляни на эти цветы — видишь, они образуют какой-то узор.
Мы уставились на цветочный орнамент, но у обоих глаза уже закрывались от усталости.
— Ничего не понимаю… Но взгляни на подпись, она какая-то странная.
Он указал на заключительные строки письма:
«Искренне твой,
Лупо Назойливый и Справедливый,
известный также под именем Антонио».
— «Лупо Назойливый и Справедливый». Как-то странно звучит, правда?
Я придвинулась ближе к Эрику.
— Но ведь это так и переводится.
— Lupo — это «волк», Retto — «справедливый».
— А Noioso значит «назойливый», «надоедливый» или «утомительный». Наверное, от латинского слова nausea — «тошнота».
— Чушь какая-то.
— Ну что же, это этимология.
— Я имею в виду всю фразу. Странно, что он так себя представляет. Звучит как-то нелепо, не соответствует основному тону письма — и даже написано другим почерком.
Я пригляделась внимательнее.
— Верно, так оно и есть!
Не отрываясь от меня, Эрик ловко выдвинул ящик стола, достал лист бумаги и ручку и начал что-то писать.
— Что это ты делаешь?
— Я подумал, что он мог переставить слова.
— То есть составил головоломку из слов?
— Ну да. Что-то вроде палиндрома, перевертеня или анаграммы. Ведь Антонио был алхимиком, а его жена — спиритуалисткой и колдуньей. Оккультисты времен Ренессанса обожали заниматься акростихами. А колдуньи умели сочинять молитвы в виде палиндрома — в прямом порядке это обращение к Христу, а в обратном — призыв к дьяволу. В ранней молодости я и сам ужасно увлекался анаграммами — все время составлял их из своего имени. Эрик Гомара легко и изящно превращался в Карму Эрго Ай — звучало вроде мантры йоги. А выражение «I’m a Keg Roar» («Я Хохочущий Бочонок») напоминало мне о вечеринках в юности. — Эрик устало зевнул. — Но пока я не отключился, помоги мне сделать перевод.
Он переписал заключительные строки письма Антонио со своим переводом на английский язык. Получилось следующее:
«Волк утомленный и справедливый».
Эрик еще долго царапал карандашом, пока перед нами не оказался окончательный вариант анаграммы. Буквальный перевод ее не внес, однако, особой ясности:
«Я угрюмый и печальный волк».
Я хлопнула рукой по постели.
— Верно! Правильно, Эрик!
— Tetro. — Эрик опустил голову на подушку. — Это значит «печальный», «мрачный», «угрюмый» или «меланхоличный». Мы уже об этом говорили.
Я перечитывала фразу снова и снова, пока мне не стало ясно нечто не очень приятное.
— Но мы и так знали, что Антонио был подвержен депрессии. Не понимаю только, как это может быть какой-то подсказкой.
Эрик уже закрыл глаза и засыпал.
— Эрик!
Он слегка приоткрыл глаза.
— Да?
— Ну, давай же поработаем мозгами!
Он забрался под одеяло.
— Иди сюда, здесь так уютно — ты будешь говорить, а я размышлять.
В следующую минуту он окончательно погрузился в сон, даже рот у него приоткрылся, а раскинутые в стороны руки и ноги заняли почти всю кровать.
Но мне не давала покоя тайна письма, и я продолжала ломать голову, перебирая и комбинируя одни и те же слова:
«Справедливый и утомленный волк; я печальный и угрюмый волк».
Это продолжалось чуть ли не до самого рассвета. Я то дремала, то вдруг просыпалась, перечитывала послание и пыталась отыскать спрятанные в нем ключи. Мне казалось, что в рассказе о золоте содержался второй, скрытый смысл, но я не только не постигала его, но не смогла даже выявить подсказку, указывающую на местонахождение сокровища, таившуюся якобы в стенаниях Антонио по поводу печальной участи, постигшей его.
Глядя на темное окно, я размышляла о жизни и смерти Волка. Письмо, посредством которого Марко Морено заманил меня в Италию, было написано Антонио накануне сражения флорентийцев с жителями Сиены, состоявшегося в 1554 году. История свидетельствует, что оно завершилось успешно для флорентийцев, но не для Антонио. Как я объяснила Марко еще при посещении им букинистического магазина — и как вкратце поведал мне человек с татуировкой, он же мой отец, он же странный тип, с которым я поцапалась в кафе «Красный Лев», — в бою за Сиену Антонио совершенно растерялся, запутался. Все до одной книги об истории Медичи заканчиваются живописанием его гибели. Антонио обладал каким-то исключительно смертоносным оружием (считали, что оно было создано в его алхимической лаборатории, а другие приписывали его эффективность колдовским чарам его жены Софии Драконихи). Но почему-то при этом отмечалось, что его конь оказался не там, где ему следовало бы быть, и что прежде чем его сразили, он успел уничтожить множество людей из своего же лагеря.
«Смерть человека — лучший показатель того, как он жил», — прозвучал у меня в голове голос Морено. Эти слова он сказал мне в склепе Медичи, перед тем как описал предполагаемую позорную смерть Томаса де ла Росы.
«Гораздо лучше погибнуть, как Антонио, вам не кажется? Во всем блеске сражения у Сиены, применив свое чудо-оружие… Что это было? Опять черная магия? Стоит посмотреть в…»
Я потерла утомленные глаза. Вероятно, мы пропустили какой-то ключ, который можно отыскать, только изучив события и обстоятельства последних дней жизни Антонио. С ним мог случиться припадок тяжелой меланхолии, мучивший его всю жизнь. Причем не исключено, что это произошло как раз во время битвы при Сиене. Хотя ни о чем подобном я не читала.
Осторожно выскользнув из кровати, я подошла к стопке книг, купленных в то утро в Сиене. К сожалению, я не нашла ни одного серьезного исследования, посвященного сражению при Сиене, тем не менее мне подвернулся небольшой учебник по бизнес-самообразованию под названием «Как победить конкурентов по методу Медичи: Учитесь на примере первого сражения, выигранного коза ностра, тому, как можно достичь глобального корпоративного господства». Перелистывая учебник, я нашла карту сражения, в котором погиб Антонио.
Вот оно, это место, на юге Тосканы.
Марчиано-Сканагальо. Судя по карте, поле сражения находилось недалеко от города. Но что именно произошло в тот момент битвы? Почему у Антонио настолько помутился разум, что до своей гибели он успел поразить множество нападавших на Сиену флорентийцев?
Я взглянула на свои часики: четыре утра. Самое время вставать.
Эрик спал глубоким сном. Пришлось дергать его за руку, пока он не открыл глаза.
