— Мне нужны еще кое-какое снаряжение и фонари.
Иоланда посветила ему. В сумке оказались свернутые альпинистские канаты, пузырьки йода и еще какие-то лекарства, компас, прорезиненный костюм от укусов змей и несколько мощных фонарей.
— Он хочет быть наготове, — объяснила мама. — Здесь хватит фонарей на всех.
Марко щелкнул, и широкий яркий луч фонаря упал на его лицо снизу, придав ему страшный и неестественный вид.
— Что ж, приступим к поискам золота! — проговорил он охрипшим голосом, не очень-то мне понравившимся.
Ему никто не ответил. В моем разыгравшемся воображении вдруг всплыли ошеломляющие снимки из газет, запечатлевшие груды истощенных трупов гватемальцев. Мне почудилось, как будто они уносятся вверх вместе с грешниками, изображенными средневековым художником. Гражданская война унесла много жизней. И, думаю, все мы вспомнили про месть, которую Марко обещал обрушить на нашу семью, когда мы медленно и боязливо двинулись вперед в полной тишине, нарушаемой лишь яростным воем ветра.
Интуиция подсказывала, что нам следует торопиться. Мне казалось, что я слышу сбивчивое повествование Антонио о его приключениях в Мексике и Тимбукту: «Я взглянул на своего раба и увидел, что на него упал единственный луч бледной Луны, проникший сквозь облака. Он поднял лицо к небу и из трусливого раба превратился в дракона Кетцалькоатля, огласив окрестности пронзительным криком…
— Нет, господин, вы — моя полная противоположность. — Он сделал левой рукой странный знак. — Я бедный алхимик, а вы — моя противоположность. Вы зверь, таких, как вы, итальянцы называют Лупо, то есть Волк…»
Шесть лучей фонариков прорезали мрак, упали на крыло ангела, осветили фрагмент текста на латыни. Мама направила свет на возвышение в конце нефа, которое я еще не заметила. Луч фонаря Эрика последовал за маминым. Затем к ним присоединились наши лучи.
Мы видели вырванные из тьмы фигуры людей — святых, судя по надписям, — и под этой группой различили нечто вроде алтаря.
Затем наши лучи соединились и осветили всю картину. Перед нами находилась центральная апсида церкви, ее алтарный выступ. Это пространство занимал небольшой амфитеатр, образованный поставленными полукругом каменными скамьями, в центре его помещалось кресло епископа. Оно стояло на каменном полу, а за ним находилась стена, покрытая мозаикой. Стены апсиды были покрыты изображением святой Марии в голубом одеянии с младенцем на руках, а ниже виднелись фигуры стоящих двенадцати апостолов, по шесть с каждой стороны полукруглой апсиды. Прямо под апостолами и над креслом епископа сияло квадратное мозаичное панно с портретом бородатого человека в остроконечном головном уборе с Библией в руке. Черными буквами было начертано по-латыни его имя — Eliodorus.
Позднее я узнала, что это был святой Гелиодор, близкий друг святого Иеронима, бывшего когда-то епископом Алтино и святым покровителем Торчелло.
Но в тот момент меня не интересовало, кто этот святой. Я видела только шесть апостолов справа и шесть — слева. Следовательно, он был тринадцатым.
В представлении христиан Иуда был тринадцатым из приглашенных на Тайную вечерю, равно как и в гадальных картах Таро Софии (карта с этой цифрой предсказала ее смерть), и именно тринадцатый человек является основной фигурой — он проклят.
— Вот он, наш Неудачник, — указала я.
За окном в который раз ослепительно сверкнула молния. Пока остальные испуганно восклицали, я передана свой фонарик Эрику и медленно приблизилась к апсиде и к креслу епископа. Поднявшись по стертым ступеням, я встала на него и оказалась лицом к лицу с поблескивающим портретом святого Гелиодора.
«Нажми на Неудачника в соборе Санта-Мария-Ассунта».
Я осторожно приложила руки к панно. Мозаика была очень тонкой и искусной работы и производила впечатление сравнительно недавней, но я не позволила этой мысли отвлечь себя, а бережно надавила на панно, чтобы не повредить фон из золотистых кусочков. Потом нажала сильнее.
Панно слегка ушло в стену, за которой послышался громкий металлический скрежет и стук.
Мои родные и Марко не могли стоять на месте от возбуждения, а я взглянула вниз, себе под ноги.
— Здесь, внизу! Посветите вниз! — закричала я.
Пять лучей света упали на пол и соединились в одном ярком пятне.
В полукруглом каменном полу под креслом епископа открылся люк в черную преисподнюю подвала.
Глава 49
Снаружи разразилась настоящая буря. Ветер то жалобно стонал, то злобно завывал, окна поминутно освещались слепящей молнией. От этих попеременных вспышек света казалось, что сияющие золотом фигуры апостолов вздрагивают, кружатся в бешеной пляске. Всполохи ослепительного света реяли над моим отцом, двигавшимся судорожными рывками, как в немом кино, привязывая альпинистский канат к ограде алтаря и опуская его конец в зияющую бездну подвала.
Мы стояли вокруг пролома в полу, направляя в его бездонную утробу свет, который терялся в темноте. Я видела поблескивание золота, искры серебра. Слышала быстрый бег, какое-то шуршание.
Как будто подчиняясь внутренней потребности, мы обменялись взглядами. Освещенные снизу лица моих родственников и Марко казались искаженными и страшными, испещренными перемежающимися черными и золотыми полосами, с невероятно прекрасными чертами. Но никто из нас не промолвил и слова, пока я не засунула фонарик за пояс и не схватилась за свободный конец каната.
— Нет, нет, остановись!
— Я пойду первой!
— Господи, Лола, не валяй дурака!
— Мы должны посмотреть, что там находится, пока кто-нибудь…
Я стала спускаться вниз.
Спуск оказался гораздо более долгим, чем я ожидала. По мере того как я, перебирая руками толстую веревку, продвигалась вниз, становилось все темнее. Я старалась не смотреть в уходящую вниз черноту, предпочитая посматривать наверх, где скрещивались лучи фонариков и мелькал дрожащий блеск молний. До меня доносились голоса, дающие мне советы.
Наконец я коснулась дна, мягкой наносной почвы.
Я включила фонарик.
В церковной крипте находились остатки имущества Антонио Медичи. Затхлый сырой воздух позволил сохраниться лишь небольшой части его знаменитой коллекции.
Пол застилали изъеденные крысами клочки арабских ковров, сплетенных из синих и золотых нитей, их яркие краски скрадывал толстый слой пыли. Справа от меня стоял шаткий стул, когда-то обтянутый бархатом, на котором висели обрывки ярко-зеленой ткани, расшитой золотистыми снежинками или цветами, — скорее всего это были остатки роскошного наряда, носимого когда-то Антонио. «Вышитый камзол, что на его двойнике в гоццолевском “Шествии магов”» — как писала София в своем дневнике. Я повернулась налево и увидела древнее ложе, чье чрево кишело крысами. Они бросились врассыпную в затянутые паутиной углы, у которых стояли полусгнившие деревянные статуи с толстыми злыми лицами и обвислыми грудями. Это были боги изобилия, подобные тем, что я видела в Мали и в Ботсване. На стенах, отделанных панелями красного дерева, висела изъеденная плесенью картина Рафаэля «Мадонна» и еще одна, при ближайшем рассмотрении кисти Боттичелли, изображавшая женщину в объятиях возлюбленного. Большая часть этих полотен превратилась в покрытый паутиной прах, как и книги. Ах, эти книги, бесценные книги, которые Антонио забирал с собой, в спешке покидая то Флоренцию, то Сиену, то Рим! Среди сгнивших и обгрызенных крысами фолиантов в переплетах из телячьей кожи могли быть легендарные «Пророчества Сафо» или «Священное повествование о Башебе», но теперь плесень затянула их своим серым покровом, и они свернулись в комок, как погибший зародыш.
