Келли улыбнулась и встала. Биолог, она знала, что хамелеон не может свистеть. И тем не менее… Она опять улыбнулась, поправляя рюкзак и ступая на полутемную тропу, ведущую к Гондоле. Вдоль тропы все чаще попадались знакомые ориентиры: древесный ствол необычной формы, перекресток троп, песчаный берег у брода через ручей, насечка на стволах, которую она сама когда-то вырезала своим мачете. Она все ближе к дому.
На повороте тропы Келли вдруг увидела груду навоза высотой ей по колено. От кучи шел пар. Она поискала взглядом слона, оставившего эту кучу, но тот уже серой тенью исчез среди деревьев. Келли подумала, не Одноухий ли это Старик, слон с огромными бивнями, который часто бродил в лесу возле Гондолы.
Когда-то стада слонов бродили по открытым саваннам, вдоль берегов рек и на участке Лада к северу от леса. Однако столетие преследований — вначале со стороны прежних работорговцев-арабов и их слуг, вооруженных старинными заряжающимися со ствола ружьями, потом со стороны охотников за слоновой костью и европейских спортсменов со смертоносным нарезным оружием, — уничтожило стада и вынудило уцелевших слонов скрываться в лесу.
Келли испытывала глубокое удовлетворение, думая о том, что делит лес с этими огромными толстокожими животными, хотя и редко их видит, и что ее дом назван в честь одного из них.
У следующего ручья она задержалась, чтобы выкупаться, заплести волосы и надеть рубашку. Через несколько часов она будет дома. Она едва успела вплести в волосы ремешок и отложить расческу, как услышала новый звук, яростный и угрожающий. Келли вскочила и схватила палку. Звук послышался снова — хриплый звук пилы, прошедшийся по нервам, как наждаком; Келли почувствовала, как ускоряется ее пульс и становится прерывистым дыхание.
Необычно слышать днем голос леопарда. Пятнистая кошка — ночное животное, а ко всему необычному в лесу следует относиться настороженно. Леопард зарычал снова, на этот раз ближе, почти на самом берегу выше по течению, и Келли наклонила голову, прислушиваясь. В этом леопарде было что-то странное.
У нее возникло подозрение, и она стала ждать, пригнувшись, держа заостренную палку наготове. Наступила долгая тишина.
Весь лес прислушивался к леопарду, и тут он зарычал снова, тем же страшным скрежещущим голосом, он находился на берегу непосредственно над ней, не более чем в пятидесяти футах от места, где, пригнувшись, стояла она.
Подозрение Келли стало более отчетливым. Размахивая палкой, она с кровожадным воплем бросилась к укрытию животного. Впереди среди листьев лотоса возникло неожиданное смятение, и оттуда выскользнула маленькая фигурка. Келли размахнулась и ударила палкой по коричневым голым ягодицам.
Раздался крик, полный боли.
— Гадкий старик! — закричала Келли и снова замахнулась. — Ты хотел испугать меня. — На сей раз она промахнулась, маленькая фигурка перепрыгнула через куст и спряталась за ним. — Жестокий дьяволенок!
Она выгнала его из-за куста, и он побежал в сторону, крича будто бы от страха и задыхаясь от смеха.
— Я отлуплю тебя, синий бабуин! — пригрозила Келли, взмахивая палкой, и они дважды обежали вокруг куста. Маленькая фигурка приплясывала и не подпускала ее к себе.
Теперь смеялись оба.
— Сепо, чудовище, я тебя никогда не прощу!
Келли закашлялась от смеха.
— Я не Сепо. Я леопард.
Он пошатнулся от хохота, и Келли чуть не достала его. Он едва успел увернуться и расхохотался.
В конце концов ей пришлось сдаться; устав от смеха, она остановилась, опираясь на палку. Сепо упал на листья; он бил себя по животу, икал, катался по земле, задирал колени и смеялся так, что слезы бежали по его щекам и по морщинам скатывались за уши.
— Кара-Ки! — Он рыгнул, икнул и снова рассмеялся. — Кара-Ки, Бесстрашная, испугалась старого Сепо!
Теперь он несколько месяцев подряд будет рассказывать об этом по вечерам у лагерного костра.
Сепо потребовалось немало времени, чтобы прийти в себя. Он должен был отсмеяться. Келли стояла рядом и с любовью смотрела на него, время от времени присоединяясь к его взрывам веселья.
Постепенно взрывы хохота становились реже, и наконец стало можно начать нормальный разговор.
Они сидели и разговаривали. Бамбути давно утратили собственный язык и усвоили язык вазунгу, с которыми изредка общались. Говорили они на причудливой смеси суахили, ухали и хита с сильным акцентом и с собственными красочными идиомами.
Сегодня утром Сепо выстрелом из лука добыл обезьяну колобуса. Прекрасную черно-белую шкуру он засолил, чтобы продать у дороги. Сейчас он развел костер и стал жарить мясо на обед.
Они сидели и ели. Келли подметила у своего спутника какое-то необычное настроение.
Пигмею трудно долго оставаться серьезным. Невозможно было подавить непреодолимое веселье и веселый смех Сепо. Они все время прорывались, но под весельем крылось что-то иное — что-то, чего не было, когда Келли в последний раз с ним виделась. Она не могла бы точно сказать, что изменилось. Сепо был чем-то озабочен, неясная печаль мелькала в его взгляде, а стоило ему угомониться, уголки его рта опускались.
Келли расспрашивала о других членах племени, о жене Сепо Памбе.
— Она бранится, как обезьяны с вершин деревьев, и ворчит, как гром на небе. — Сепо улыбнулся с любовью, не ослабленной сорока годами брака. — Сварливая старуха, но, когда я грожу взять себе новую молодую жену, она отвечает, что, если найдется дурочка, которая согласится выйти за меня, так тому и быть.
Он засмеялся этой шутке и хлопнул себя по бедрам, оставив на сморщенной коже следы обезьяньего жира.
— А как остальные? — настаивала Келли, пытаясь понять, что печалит Сепо. — Нет ли в племени разногласия? Как твой брат Пирри?
Вот веская причина раздоров в племени. Сводные братья, опытные охотники и самые старые мужчины племени, всегда соперничали.
Им следовало бы относиться друг к другу по-братски и подружески, но Пирри не типичный бамбути. Его отцом был хита.
Давным-давно, так давно, что никто в племени этого не помнит, их мать, тогда еще девственница, забрела на опушку леса и там попала в руки к охотничьему отряду хита. Она была молода и красива, как фея; хита две ночи продержали ее в своем лагере и по очереди забавлялись с ней. Возможно, они бы убили ее, когда она им надоела бы, но она сумела сбежать раньше, чем это произошло. От этого происшествия родился Пирри, и потому он выше всех в племени, кожа у него светлее, черты более тонкие, рот и нос хита. Отличался он и по характеру. Таких агрессивных и жадных людей Келли никогда не встречала среди бамбути.
— Пирри это Пирри, — уклончиво ответил Сепо, и, хотя старая вражда была очевидна, Келли почувствовала, что Сепо тревожит не старший брат, а что-то другое.
Хотя до Гондолы оставалось несколько часов ходу, они проговорили весь день, и вечер застал их по-прежнему у костра. В воздухе пахло приближающимся дождем. В последние светлые минуты Келли нарезала тонких, гибких ветвей дерева селепе и, как учила ее Памба, кольцом воткнула их в мягкую землю, перевязав сверху, так что образовался каркас традиционной хижины бамбути. Тем временем старый Сепо ушел. Вернулся он, когда Келли закончила плести каркас. Сепо сгибался под тяжестью листьев монгонго для крыши хижины. Через час совместной работы сооружение было готово. Когда заворчал гром, они уже сидели в сухости и тепле маленького сооружения, грелись у костра и доедали остатки мяса обезьяны.
