Возникает парадокс. Если мы наделяем счастье философским и моральным статусом «наивысшей силы», то мы должны признать, что они есть то самое, ради чего мы живем. Но тогда как можно столь грандиозную вещь измерить каким-либо научным способом? А если счастье всего лишь физическое, сенсорное восприятие удовольствия и боли, то можно ли использовать такое приземленное понятие в делах государственной важности? Ведь тогда мы говорим просто о сером расплывчатом процессе в нашем мозгу. Зачастую утилитарный подход просто не вдается в подобную дилемму. Вот что написал по данному поводу влиятельный британский экономист и сторонник позитивной психологии лорд Ричард Лэйард: «Если нас спросят, почему счастье – это важно, мы не сможем назвать никакой веской причины. То, что оно важно, просто очевидная данность»
[42]. Могут ли методы измерения счастья действительно решить моральные и философские проблемы? Или они, наоборот, являются способом умолчать о них? Однако технократы уже начали прокладывать свой путь, так что слишком поздно задавать вопросы о значении всего этого или о его значении для общества.
Наука о счастье не похожа ни на какую другую дисциплину, поскольку она всегда выходит за рамки исследования своего объекта. Эта наука изучает нечто значимое, однако использует она инструменты и мерки, которые не в состоянии пролить свет на предмет ее изучения. Странные эксперименты Фехнера, направленные на то, чтобы отыскать истину через поднятие тяжестей, стали примером работы современного психологического менеджмента. Это и приборы по отслеживанию неврологических процессов, физиологического состояния и поведения человека, и медитации, и поп-экзистенциализм. Философский дефицит в науке счастья восполняется заимствованием идей из буддизма и религий нового поколения. Таким образом, напрашивается следующий вывод: то, что мы называем счастьем, притаилось где-то между естественными науками и спиритуализмом.
Культурное следствие вышесказанного заключается в том, что определенные индикаторы и показатели счастья стали значимыми сами по себе. В то время как счастье продолжает оставаться невидимым, улыбка или хорошее здоровье приобретают символический смысл. Материальный показатель или индикатор превращается в ключ к внутреннему миру человека, поэтому он наделяется какой-то магией. Когда Бентам между делом предположил, что пульс или деньги способны лучше всего измерить удовольствие, он вряд ли мог себе представить, что целые отрасли будут заниматься определенными индикаторами наших чувств. И среди них нет ничего более важного и влиятельного, нежели деньги. Они являются объектом, который сочетает в себе и абстрактное, и материальное значение.
Глава 2
Цена удовольствия
Приемное отделение «Скорой помощи» в Королевской лондонской больнице на востоке Лондона сложно отнести к числу тех мест, где мечтаешь оказаться. Но в тот субботний вечер оно превзошло само себя: нам показалось, что туда как будто привезли раненых с линии фронта, либо же мы стали свидетелями сцены одного из фильмов ужасов студии Hammer
[43]. По отделению слонялись пьяные личности, совсем недавно избитые в баре, а сотрудники полиции и «Скорой помощи» словно соревновались в том, кто больше поймает пьяных водителей. Но самым угнетающим зрелищем были страх и печаль на лицах людей, которые пришли повидать своих близких.
Надо было видеть эту представшую перед нами картину, когда мы с женой приехали в больницу с нашей плачущей дочкой, которой на тот момент не исполнилось и года. Мы не знали, все ли с ней в порядке. Такова главная проблема, связанная с грудными детьми: они не могут сказать, как себя чувствуют. Врачи часто спрашивают родителей: «Ребенок выглядит так же, как и всегда?» Данный вопрос есть не что иное, как призыв довериться своим инстинктам. В тот раз наша дочь проснулась в непривычное для себя время и плакала так громко, как никогда раньше, у нее появилась сыпь и повысилась температура. Тогда она «не выглядела так, как всегда».
Посреди предсказуемого хаоса в приемной в 2 часа ночи я заметил троих молодых людей, в спешке заполнявших какие-то бумаги. Они склонились над бланком, в котором один из них что-то писал, а двое других разговаривали. Молодые люди что-то обсуждали, показывали на себе, а потом советовали третьему, что ему написать. Последний витал в облаках, пока его друзья спорили, стараясь прийти к соглашению и периодически оглядываясь, не наблюдает ли за ними кто-нибудь. Было много кивков и указаний, как будто разрабатывался какой-то план. Это продолжалось минут 20, пока наша дочурка с удовольствием играла с брошюрами Национальной службы здравоохранения.
Через какое-то время пришла медсестра и назвала имя молодого человека, который заполнял формуляр. Меня очень удивила его реакция. Его плечи опустились, он скривил лицо и очень медленно поднялся, в то время как на лицах двух его друзей можно было прочитать беспокойство и сожаление. С формуляром в руках он направился к медсестре, прижимая при этом голову к своему плечу, а с другой стороны держась за свою шею, как будто у него были сильные боли. Молодой человек шел медленно, очевидно испытывая сильную боль. Медсестра провела его в кабинет для обследования. После того как он ушел, его друзья перестали унывать и продолжили свою тайную беседу.
У молодого человека, судя по всему, была травма шеи. Возможно, причиной тому стала авария. Однако, что бы это ни было, оно вызвало намного больше разного рода обсуждений, чем можно ожидать от обычной аварии или травмы. Оказалось, я просто стал свидетелем одной из схем мошенничества со страховкой. И меня охватила злость, потому что эти люди тратили драгоценное время врачей и разрабатывали план ограбления среди бела дня. Без сомнения, случилась автомобильная авария, и один из ее участников понял, что может теперь подзаработать. Возникал только один вопрос: сможет ли «пострадавшая сторона» пройти все медицинские обследования и добиться желаемого?
Возможно, мои мысли были крайне несправедливы. А возможно, и нет. Как и в случае с детьми, с травмой от внезапного резкого движения головы, еще известной как хлыстовая травма, ничего нельзя сказать наверняка. Такая травма является необычным медицинским феноменом, и тому есть несколько причин. Во-первых, само понятие описывает происшествие, которое пережил пострадавший, а не медицинский диагноз. Следовательно, если кто-то почувствовал внезапное растяжение мышц шеи, – как часто происходит, когда в автомобиль врезались сзади, – есть основание утверждать, что у этого человека «травма шеи». Во-вторых, симптомы травмы от внезапного резкого движения головы могут быть зафиксированы только пострадавшими. Ее очевидным признаком (кроме смятого бампера автомобиля) является продолжительная боль в спине и шее. Но, как и с психическими расстройствами, нет точных симптомов, которые бы лежали в основе данного заболевания.
