Концентрация этого исследователя на суровой реальности физической боли и его недоверие к языку могут рассматриваться как два в некотором смысле подтверждающие друг друга явления. Историк культуры Джоанна Бурк отмечает, что с XVIII века между языком и болью установились особые отношения
[23]. Отныне боль либо не поддается описанию, либо рассматривается как нечто, о чем запрещено разговаривать и что нужно терпеть молча. Существует целая история наблюдения за людьми, испытывающими страдание, особенно за теми, кто преувеличивал или неправильно описывал свое состояние. В связи с этим Бентам предположил, что есть объективная реальность боли, которую можно описать конкретными словами, если бы такие имелись в наличии. В таком случае специалисты получают возможность понять или описать данную реальность, если сам человек, испытывающий страдание, не в состоянии сделать этого сам, и использовать тогда нужно цифры, поскольку слова здесь бесполезны.
Поэтому наука о счастье являлась для Бентама важным компонентом, необходимым для нахождения рациональной формы политики и закона. Ее можно было бы использовать для того, чтобы направить поведение человека к целям, которые сделали бы всех счастливыми. И если правительство занялось бы всерьез этой наукой, оно смогло бы предсказать, каким образом различные виды вмешательства в человеческую жизнь будут влиять на личный выбор людей. Речь тут идет вовсе не о счастье в религиозном или метафизическом смысле и, конечно, не в этическом, как понимал его Аристотель. В данном случае имеется в виду счастье в значении физического состояния человеческого тела. Современная нейробиология, которая демонстрирует уменьшение доли участия в этом вопросе психологии в угоду биологии, может легко обратиться к работам Бентама и найти в них ответы на все наши сегодняшние политические и нравственные вопросы. И наоборот, современный научный интерес к мозгу и человеческому поведению во многом объясняется постулатами Бентама.
Вышесказанное хорошо иллюстрирует одно из нейробиологических исследований, опубликованных группой специалистов Корнеллского университета в 2014 году. Провозгласив, что они дошли до последнего рубежа нейробиологии, а именно до секретов наших чувств, ученые рассказали, что им удалось взломать так называемый код, с помощью которого наш мозг обрабатывает удовольствие и страдание. Вот что сказал по этому поводу главный автор публикации:
«Дело в том, что человеческий мозг генерирует особый программный код для целого ряда валентных колебаний – от приятного до неприятного, от положительных до негативных чувств, – который можно назвать невральным измерителем валентности. Расположение нейронов в одном направлении будет означать положительное чувство, а в другом – отрицательное»
[24].
Мы видим, как описание того, каким образом удовольствие и страдание выражаются физически, более или менее подтверждает предположения Бентама. Для ученых, вооруженных измерительными приборами, узнать, что сам орган, который они анализируют, также вооружен измерительным прибором, звучит, по крайней мере, как совпадение.
Данное исследование затрагивает один из самых спорных моментов утилитаризма – могут ли различные виды человеческого опыта расположиться на одной шкале. Корнеллские нейробиологи абсолютно уверены, что могут: «Если вы и я получаем примерно одинаковое удовольствие, когда потягиваем хорошее вино или наблюдаем закат, то, как показывают наши результаты, это происходит потому, что у нас наблюдается похожая тонкоструктурная активность в орбитофронтальной коре». Это относительно невинное высказывание, если речь идет о хорошем вине или закатах. Но если поставить на одну ступень сильные глубокие переживания, такие как любовь и восхищение искусством, и более низменные, вроде употребления наркотиков или шопинга, то утверждение, что все удовольствия представлены в орбифронтальной коре одинаковым образом, кажется несколько странным.
Веру в то, что все виды удовольствия и боли располагаются на одной шкале, философы относят к разновидности монизма. Самым настоящим монистом был и Бентам
[25]. Хотя этот исследователь не мог не согласиться, что мы, используя разные слова, говорим о различных видах счастья и удовольствия, он тем не менее утверждал, что объективная субстанция всех подобных форм всегда одна – физическое удовольствие. Мы, естественно, ищем «выгоду, пользу, удовольствие, благо или счастье, которые в конечном итоге означают одно и то же»
[26]. Похожим образом все виды страдания, чье физическое воплощение заключается в боли, различаются количественно, но не качественно.
Стоит нам согласиться с тем, что в основе всех положительных и негативных эмоций и действий лежит единственное, конечное и физическое ощущение, и мы должны признать, что виды этого ощущения отличаются друг от друга только по количественным показателям. Бентам никогда не проводил никакого научного исследования по данному вопросу, но предложил психологическую модель, показывающую, каким образом удовольствие может различаться в количественном плане. В своей наиболее известной работе на эту тему «Введение в основания нравственности и законодательства» он предлагал семь видов удовольствия, большая часть из которых действительно соотносилась с количественными показателями
[27]. Продолжительность удовольствия – довольно очевидная количественная категория. Уверенность в будущем удовольствии – нечто, сравнимое с сегодняшним математическим моделированием риска. Число людей, затронутых определенным действием, – еще один пример количественного показателя.
Однако главной научной количественной категорией, на которой зиждилась вся теория Бентама, была «интенсивность». Как ученый, юрист, судья или политик должны узнать, насколько интенсивно чье-то удовольствие или чье-то страдание? Конечно, можно воспользоваться собственным опытом, однако это едва ли научный подход. Или же можно попросить людей рассказать об их ощущениях своими словами. Но не вернулся бы в таком случае утилитаризм в «Королевство кривых зеркал», которым является философский язык, в тиранию звуков, которыми мы пытаемся объяснить, что значит быть человеком? Измерение интенсивности различных видов удовольствия и боли было технической задачей, и от ее выполнения зависело, будет ли проект Бентама иметь успех или потерпит неудачу.
Как измерить?
XVIII век – это время великих изобретений в области измерительных инструментов. Термометр был изобретен в 1724 году, секстант (измеряющий высоту любых видимых объектов, например, звезд) в 1757-м, а морской хронометр – в 1761 году. Введение новой метрической системы было одним из первых достижений французских революционеров в 1790-х годах. Тогда же появился и оригинальный платиновый метр, знаменитый архивный метр, который потом был помещен в Национальный архив в Париже.
