Дэзи нашла ежика, залаяла и никак не хотела уходить, требуя взять ежика с собой. Потом сунула нос в нору и, возможно, исчезла бы в ней, если бы испуганная Оля не вытащила ее оттуда.
– А если там змея? – пыталась она урезонить Дэзи.
– Змея, вот еще! – фыркнула Дэзи. – Там мышь! Слышишь, мышь! Пусти! Я сейчас ее поймаю!
Потом кукушка накуковала им много счастливых и долгих лет жизни. А потом они пришли к роднику, который тонкой холодной струйкой бил из-под темного валуна, образовав за тысячи лет своей жизни крошечное озерцо-бочажок с промытым чистым песком на дне. А вокруг – сочная, остро и пряно пахнущая зелень, гигантские веера реликтового папоротника, непроходимые заросли цветущей дикой ежевики, крапива, жесткие и мохнатые листья бычьей крови с прячущимися под ними крошечными темно-красными капельками-цветками, лесной плющ…
Оля, подставив ладони под серебристую струю, напилась и умыла горящее лицо. Вода, пробивающаяся из темных бездонных глубин, была оглушающе холодной. От нее занемели губы и замерзли руки. Собаки долго и шумно лакали из озерца. Потом Оля сидела на нехитрой скамейке – бревне, положенном на два пня, и слушала лес. Собаки улеглись рядом. В траве скользнула змейка. Прилетел шмель. Усевшись у воды, осторожно подполз ближе и тоже стал пить.
Умиротворение, покой и магия прекрасного летнего дня охватили ее.
«Я останусь здесь, – думала Оля, – я не вернусь в город. Мне ни разу со дня смерти мамы не было так хорошо. Заберу Кирюшу… А Сергей? Сергей! А что Сергей! У него своя жизнь, непонятная и страшная…»
Она словно проснулась и, оглядываясь назад, на свою жизнь с Сергеем, удивлялась, что принимала их отношения за любовь. Любовь совсем не такая! Она ему благодарна, он спас ее от страшной и мучительной смерти, но… ведь любовь – это другое! Оказывается, это совсем другое! Это – доверие, радость, понимание… Она все сделает для Сергея, она обязана ему по гроб жизни, но… Она приложила руки к горящим щекам… вспомнила руки Глеба, его глаза, губы, запах волос и счастливо вздохнула. Они будут жить в деревне, живут же люди, и Кирюша будет с ними… Кирюше сейчас столько, сколько было Святику…
– Глеб меня любит! – сказала она громко. Цезарь встрепенулся и вопросительно посмотрел на Олю. – Глеб! Цезарь, где наш Глеб? – Цезарь вскочил на ноги и вознамерился было мчаться на поиски Глеба. – Глупый, – рассмеялась Оля, – успокойся, он дома! Дома и ждет нас.
Они встретятся через час, и она расскажет ему о себе – все-все! О муже… Нет, зачем о муже? Это уже никому не нужно. Лучше о Кирюше и о Старой Юле! О ее собачке из цирка, которая умеет танцевать вальс.
О том, как она стала безработной. Библиотека, где она работала, меняла лицо. Читателей становилось все меньше. Теперь все можно скачать из Интернета…
Стала болеть мама. А потом мама умерла. Жизнь стала совсем безрадостной. А в довершение закрылся детский садик, и Кирюша оказался выброшенным на улицу. Как и остальные сто пятьдесят ребятишек. Детский садик был ведомственным и принадлежал крупному текстильному предприятию, которое превратилось в акционерное общество, научилось считать деньги и по-новому вести хозяйство, сократило половину служащих и сдало в аренду помещение детского сада. И жаловаться некому.
«Что же делать? – думала Оля. – Что? Отдать Кирюшу мужу? Там хоть сытно, голодать не будет».
Свекровь как-то зашла к ней в библиотеку, проведать, расспросила, что и как, узнала, что больна мама, посочувствовала и предложила взять Кирюшу на время. Оля поблагодарила и обещала подумать.
– Что же делать? Что? Где взять деньги? – От этих мыслей можно было сойти с ума. – Отдать им Кирюшу? Но это значит потерять его!
Она позвонила Старой Юле, их дальней родственнице, которую впервые увидела когда-то очень давно, еще маленькой девочкой, когда однажды к ним в город приехал цирк и мама повела ее на представление. Там были слоны, и львы, и блестящий ловкий морской котик, который подбрасывал носом мячик, и очень смешной клоун дядя Вася. А потом хорошенькая тоненькая женщина по имени Юлия Нарбут, в усыпанной блестками коротенькой юбочке, выбежала на сцену с дрессированными собачками – их было шесть, кажется, и мама сказала, что это ее двоюродная тетка. Оля никак не могла поверить, что такая замечательная женщина, в такой красивой одежде, работающая в цирке, в котором работают только необыкновенные люди, их родственница, какая-то там тетка. Это и была Старая Юля.
В перерыве они зашли к ней в гримерную, и Оля с удивлением увидела, что дрессировщица была совсем не молодая, а старая, гораздо старше мамы, и сильно накрашенная. Она обрадовалась, когда они пришли, всплеснула руками, захохотала, расцеловалась с мамой, схватила на руки оторопевшую Олю, закричав: «Какой очаровательный ребенок! Чудо! Принцесса-шиповничек!», и крепко ее поцеловала. Оля незаметно вытерлась рукой – на руке осталась красная краска, и сказала:
– Ма, пошли домой!
Мама и Юля посмотрели на нее.
– Ах ты моя маленькая! – вскричала Юля. – Заскучала! А я вот тебя с Боником познакомлю!
Она выскочила из комнаты, вернулась через минуту с кудрявой вертлявой собачкой и сунула ее Оле в руки. Оля взяла собачку, и та сразу же облизала ее лицо горячим шершавым язычком и радостно тявкнула.
– Боник, Боник, – приговаривала Оля, прижимая к себе собачку, – хорошенький Боник! – У нее никогда не было собачки, и она завидовала Тольке из десятой квартиры, у которого была настоящая немецкая овчарка.
Когда они с мамой возвращались домой, Оля спросила:
– А мы пойдем опять к Старой Юле?
Мама засмеялась, а имя так и осталось – Старая Юля. Старая Юля была циркачкой и всю жизнь скиталась вместе с цирком по городам необъятной в прошлом страны. Сначала она была воздушной гимнасткой, работала номер вместе с мужем, красавцем южного типа, чей портрет до сих пор украшает гостиную. Потом, когда они разошлись, и Старая Юля, тогда еще совсем не старая, уже одна, выступала с дрессированными собачками, а в самом конце, перед пенсией, была костюмершей, а иногда и билетершей, или еще кем-нибудь, столь же необходимым. В цирке работ много. В один прекрасный день, лет десять назад, она бросила цирк, забрала старичка Боника и, поменяв свою коммуналку где-то в Молдавии на отдельную с доплатой в их городе, навсегда распрощалась с кочевой жизнью. И сейчас, спустя много лет, она, казалось, не изменилась вовсе – была все такой же тоненькой, разодетой в необычные длинные летящие одежки, в туфлях на высоченных каблуках и в непременной широкополой соломенной шляпке с букетиком темно-красных маков. А еще сильно накрашенной и надушенной, шумной, бестолковой и доброй Старой Юлей!
– Олечка, дорогая! – закричала она, услышав сбивчивый Олин рассказ о закрытом детском садике, – конечно, приезжайте! Сейчас же! Мы никому нашего мальчика не отдадим!
Когда умерла мама, Старая Юля предложила Оле пожить у нее, в ее кукольном домике, где пахнет ванилью и чуть тлением, как всегда пахнет там, где живут старики. Здесь было полно необычных вещей: старинных фотографий красавиц верхом на арабских скакунах, вееров из страусовых перьев, многочисленных подушечек-помпадурок, как она называет их, с вышитыми крестом и гладью вечными нестареющими пастухами и пастушками и шкатулок из ракушек. Но Оля отказалась. Старая Юля была замечательным человеком, но… ее было немного слишком. Она обожала читать гороскопы, о полтергейсте, астральных телах и переселении душ, благо все это печаталось с избытком в любой газете. Все прочитанное странным образом перемешивалось у нее в голове, и у слушателя, с которым ей доводилось делиться прочитанным, зарождалось подозрение, что у бедной женщины не все дома, и она заговаривается.
