Отходим. Вытаскивает он три бриллианта чистейшей воды, размером каратов по пятнадцать. Поторговались мы, сошлись в цене. В мастерской при гостинице прямо при нас ювелир оправил их в платину – Елена сама выбрала дизайн, – сделал пару серег и кольцо.
Через три дня возвращаемся в Бангкок, на причале знакомый уже тип дожидается. А я Елене сказал, когда мы уезжали, ну-ка, надень серьги! Смотрю, тип этот косяки кидает на наши бриллианты, раз, другой, потом говорит, извините, мне отлучиться надо, позвонить. И исчезает. Возвращается минут через десять, и мы отправляемся в гостиницу. Но не в «Хилтон», а в «Золотой дракон», которая у них считается самой-самой!
Крыников, как опытный рассказчик, делает паузу и смотрит на друзей.
– После обеда у нас встреча с госпожой Суриякумаран. Переговорили, порешали дела, а я возьми и спроси: а почему вы нас из «Хилтона» в «Золотой дракон» переселили? А она улыбается, морда хитрая, глазок не видно, и отвечает: «Когда мой человек доложил мне, какие бриллианты госпожа Крыникова носит днем, мы решили, что «Золотой дракон» подойдет вам больше!» – Крыников довольно смеется. Эта история ему очень нравится, и он часто ее рассказывает.
– А бриллианты? – спрашивает умирающий от зависти Арнольд. – Настоящие оказались?
– А это уже другая история! – говорит Крыников. – К сожалению, нет! Фальшак. Там же все жулики! Кубический цирконий, вроде нашего фианита (Арнольд фыркает). Но Елена их все равно носит, и все думают, что настоящие.
Потом они молча смотрели «Богиню Майю». Крыников при виде Риеки впал в транс и просидел с открытым ртом до конца выступления. Когда она удалилась со сцены, поклонившись раз десять, повторив на «бис» несколько последних движений своего танца, все разом загомонили, задвигали стульями и зазвенели бокалами. Зажглась громадная парадная люстра.
Минут через сорок на подиуме появился папа Аркаша в смокинге с бабочкой, поклонился, театральным жестом поднял руки ладонями вперед, пережидая приветствия из зала, и, когда наступила тишина, объявил:
– Сюрприз! Впервые в «Касабланке»! Женщина моей мечты! Несравненная Гильда!
И ушел, поклонившись. И вслед за этим свет люстры стал меркнуть, два прожекторных луча пересеклись в центре сцены, образовав вытянутый эллипс. Раздалась джазовая музыка, прошла минута, другая, и на сцене, сделав довольно изящное па и обнажив при этом колено, появилась полумертвая от ужаса Оля. На ней было шикарное черное платье с разрезом, шедевр портновского искусства, созданное руками старинного приятеля папы Аркаши. Открытые плечи и грудь сияли матовой белизной, на руках были длинные перчатки.
– Пошла, ну! – прошипела Риека где-то за сценой, и бедная Оля, как лошадь, почувствовавшая хлыст жестокого хозяина, очнулась.
«Давай!» сказала она себе в полном отчаянии, смотря в зал, как в пропасть, не различая ни одного лица и видя только разноцветные огоньки.
– Там никого нет! – повторила она слова папы Аркаши. – Наташенька, представьте себе, что там никого нет! Пусто! И совсем не страшно.
Эти и разные другие наставления Аркаши и Риеки слились в одно целое:
– Не торопитесь! Вы – воинствующая женственность! Вы – царица! Вы – повелеваете этими свиньями-мужчинами, они у ваших ног! – Папа Аркаша.
– Улыбнись, чучело! Поиграй глазами! Да так, чтобы у них яйца зачесались! – Это уже Риека.
Оля чувствовала, что пауза затягивается, но ничего не могла с собой поделать. В зале наступила тишина. Присутствующие пялились на неподвижную фигуру на сцене, ожидая начала действа и принимая паузу за режиссерский прием.
«Я пропала!» – подумала Оля и бросила взгляд в сторону выхода, прикидывая, куда и, главное, как исчезнуть, и нужно ли поклониться или просто повернуться и сбежать, пока не начали смеяться. И в этот момент она вдруг почувствовала странную легкость во всем теле, страх испарился, как и не было, и ей стало смешно, оттого что она, Оля, бывшая библиотекарша и беглянка, стоит на сцене в каком-то кабаке и собирается танцевать! Это же… с ума сойти!
«Шампанское…» – мелькнуло у нее в голове. Она «зашарашила» целый стакан перед выходом! Желание смеяться было настолько сильным, что противиться ему было просто невозможно. Оля и не стала противиться. Сделав несколько танцевальных движений, она запрокинула голову и громко расхохоталась. Де Брагга, для которого появление Оли на сцене явилось полной неожиданностью, так как девушки скрыли от него день премьеры, с облегчением улыбнулся и посмотрел на Арнольда – тот сидел, как завороженный, уставясь на Олю.
А Оля тем временем запела приятным, чуть сипловатым голосом, двигаясь в такт резкой синкопированной мелодии. И столько было силы и страсти в ее голосе и взгляде, такой призыв, такое обещание чувственных утех в движении бедер, что зал, который, казалось, невозможно было накалить больше после выступления Риеки, обалдел. Не менее обалдевшей была и Риека, наблюдавшая чудо перевоплощения из-за занавеса. На подиуме буйствовала львица, самка электрического ската, секс-бомба, которая зажала весь мир этих невозможных мужчин в маленьком черно-шелковом кулачке. А голос, голос! Низкий, волнующий, пробирающий до костей, до спинного мозга, до дрожи вдоль хребта, с легчайшим, как паутинка, налетом как бы стервозности и уличного скандальца, порочным таким душком вседозволенности, с очаровательной хрипотцей: «Put a blame оn me, boy! Рut a blame on me!»
Потом она долго стягивала перчатки, потом, растянув их над головой, танцевала, улыбалась, приподнимая бровь, отбрасывая назад роскошную гриву волос, потом швырнула их в зал… сначала одну, потом другую… Потом, красиво изогнувшись, медленно расстегнула сверкающее колье и тоже швырнула его в зал, так же, как это делала Гильда. Колье сверкнуло живой рыбкой и исчезло в темноте. Потом взялась за молнию на боку платья, постояла нерешительно, словно раздумывая, стоит ли, лукаво глядя в зал, «держа паузу», потом, улыбаясь, покачала головой: «Нет!» издала легкий воркующий смешок и показала язык. Вслед за этим несколько па и – конец! Триумф полнейший! Гром аплодисментов и крики восторга!
Рядом с озадаченной Риекой стоял не менее озадаченный успехом воспитанницы, чувствующий себя Пигмалионом и профессором Хиггинсом, вместе взятыми, папа Аркаша. Он бормотал:
– Ну, девочка, ну, ну… ах, ты, моя умница! Моя красавица!
Риека сильно ткнула его локтем под ребра и сказала ревниво:
– А меня ты своей умницей и своей красавицей никогда не называл!
– Не может быть, чтобы не называл, – очнулся папа Аркаша. – Называл, ты просто забыла. А потом, ты уже состоялась, а Наташенька – новичок, умирающий от страха.
– Не заметно что-то, чтобы она умирала… – проворчала Риека, тем не менее довольная подругой.
– Знаешь, Риека, – глубокомысленно сказал папа Аркаша, – я, конечно, предпочитаю профессионалов, но любительство хорошего качества… это совсем неплохо. Не нужно забывать, Риека, что любители построили ковчег, а профессионалы – «Титаник», и никуда от этого не денешься.
