– Хм, ну, у меня есть пара мыслей, – сказал Мокриц. – Но я еще не до конца пришел в себя. Я плохо понимаю, как работают банки.
– Ты никогда не пользовался услугами банков?
– С их ведома? Нет, никогда.
– Как, по-твоему, они работают?
– Ну, вы берете деньги у богачей, одалживаете под процент адекватным клиентам и возвращаете как можно меньше этих самых процентов.
– Да, а кто такие адекватные клиенты?
– Это те, кто может доказать, что деньги им не нужны.
– А ты циник! Но основную мысль уловил верно.
– Стало быть, никаких бедняков?
– Не в банках же, господин фон Липвиг. Только люди с доходом выше ста пятидесяти долларов в год. Для остальных были изобретены чулки и матрацы. Мой покойный супруг говаривал, что единственный способ заработать на бедняках – это не мешать им оставаться бедняками. С ним не всегда было приятно вести дела. Какие еще будут вопросы?
– Как ты стала председателем банка? – спросил Мокриц.
– Председателем и управляющим, – гордо поправила Тилли. – Джошуа любил все держать под контролем… о да, это он любил, – добавила она сама себе. – И теперь я сижу здесь за двоих из-за древнего колдунства под названием «получи в наследство пятьдесят процентов акций».
– Мне казалось, это колдунство составляет пятьдесят один процент акций, – сказал Мокриц. – Разве остальные акционеры не могут вынудить…
В дальнем конце кабинета открылась дверь, и вошла высокая женщина в белом, с подносом в руках, прикрытым салфеткой.
– Пора пить лекарство, госпожа Шик, – сказала женщина.
– Мне от него никакой пользы, сестра! – отрезала Тилли.
– Ты же знаешь, что врачи запретили тебе пить спиртное, – сказала сиделка и укоризненно посмотрела на Мокрица. – Больше ей не наливать, – повторила она, как будто у него с собой было еще несколько бутылок.
– А я говорю, больше никаких врачей! – воспротивилась госпожа Шик и заговорщически подмигнула Мокрицу. – Это мои так называемые приемные детки платят за лечение, можешь себе представить? Они хотят меня отравить! А сами всем трезвонят, будто я сошла с ума…
В дверь постучали – не столько спрашивая разрешения войти, сколько заявляя о намерении. Госпожа Шик двигалась с завидной скоростью: когда дверь открылась, арбалеты уже были нацелены на вход.
Вернулся господин Бент, держа под мышкой Шалопая, который все еще рычал.
– Пять раз, господин Бент, я же сказала! – закричала госпожа Шик. – Я же могла застрелить Шалопая! Ты считать не умеешь?
– Прошу меня извинить, – сказал господин Бент, аккуратно поместив Шалопая на поднос. – И я умею считать.
– Кто тут у нас маленький Шалопай? – спросила госпожа Шик, и песик чуть не лопнул от взбудораженного восторга при виде хозяйки, с которой расстался целых десять минут назад. – Ты был хорошим мальчиком? Был он хорошим мальчиком, господин Бент?
– Да, мадам. Чрезвычайно. – В замороженной змее и то было бы меньше льда и яда. – Могу я теперь вернуться к своим прямым обязанностям?
– Господин Бент думает, что я не умею управлять банком, да, Шалопай? – просюсюкала госпожа Шик. – Глупый господин Бент, правда? Да, господин Бент, можешь идти.
Мокриц вспомнил старую бангбангдукскую пословицу: «Когда старухи что-то зловеще нашептывают своим собакам, собаки становятся ужином». Она показалась ему как нельзя кстати в этот момент, и момент этот был не лучшим для разговоров.
– Что ж, был рад встрече, госпожа Шик, – сказал он, поднимаясь. – Я… все обдумаю.
– Он уже был у Хьюберта? – спросила госпожа Шик у собаки. – Он должен повидать Хьюберта перед уходом. Кажется, финансы его чуть-чуть смущают. Отведи его к Хьюберту, господин Бент. Хьюберт так понятно все объясняет.
– Как прикажете, мадам, – ответил Бент, бросая свирепые взгляды на Шалопая. – Уверен, что после объяснений Хьюберта о денежных потоках он уже не будет чуть-чуть смущен. Ступайте за мной, господин фон Липвиг.
Бент не проронил ни слова, пока они спускались вниз. Он отрывал свои огромные стопы от пола с такой сосредоточенностью, как будто вокруг были рассыпаны иголки.
– А госпожа Шик – заводная старушенция, да? – начал Мокриц.
– Полагаю, ее можно смело назвать «эксцентричной особой», сэр, – мрачно отозвался Бент.
– Назойливая, наверное?
– Без комментариев, сэр. Госпоже Шик принадлежит пятьдесят один процент акций в моем банке.
«В его банке», – отметил Мокриц.
– Странно, – сказал он вслух. – Она мне только что сказала, что у нее пятьдесят процентов акций.
– Собака, – ответил Бент. – Собака владеет одним процентом, который завещал ей покойный сэр Джошуа, а госпожа Шик владеет собакой. У покойного сэра Джошуа было, что называется, злое чувство юмора.
«Значит, собака – совладелец банка, – думал Мокриц. – Какие, однако, весельчаки эти Шики».
– Я так понимаю, ты вряд ли находишь это смешным, господин Бент, – сказал он.
– Я счастлив сообщить, что нисколько не нахожу это смешным, сэр, – ответил Бент, когда они достигли нижней ступеньки. – У меня попросту отсутствует чувство юмора. Напрочь. Это доказано френологией. У меня синдром Нихтлахена – Кайнворца, который по какой-то непонятной причине считается тяжким недугом. Я же, напротив, считаю его подарком судьбы. Я рад, что вид толстяка, поскользнувшегося на банановой кожуре, кажется мне лишь злополучным происшествием, которое подчеркивает важность грамотного избавления от домашних отходов.
– А ты пробовал… – начал Мокриц, но Бент жестом прервал его:
– Умоляю! Повторяю, я не считаю это проблемой! И, говоря откровенно, меня раздражает, когда люди так к этому относятся! Пожалуйста, не нужно пытаться рассмешить меня, сэр! Не будь у меня ног, стали бы вы уговаривать меня бегать? Я всем доволен, спасибо большое!
Он остановился перед очередными дверями, немного успокоился и ухватился за ручки.
– А теперь позвольте продемонстрировать вам, где вершатся… осмелюсь сказать, серьезные дела, господин фон Липвиг. Раньше это называлось бухгалтерией, но лично я предпочитаю считать это… – он потянул на себя, и двери величественно распахнулись, – …своим миром.
Мокриц был под впечатлением. И впечатление это было: ад в тот день, когда там закончились спички.
Он провел взглядом по ряду согбенных спин. Никто не оторвался от лихорадочной писанины.
– В этих стенах я не терплю счетных досок, палочек и прочих бездушных устройств, господин фон Липвиг, – сказал Бент, ведя его по проходу между столами. – Человеческий мозг способен быть непогрешимым в мире чисел. Мы сами их изобрели, разве может быть иначе? Мы все здесь неутомимы, неутомимы… – Одним ловким движением Бент извлек из лотка с документами на ближайшем столе листок, пробежал его взглядом и, ворча, бросил на место. Это могло означать как одобрение в адрес хорошо постаравшегося клерка, так и разочарование оттого, что он не нашел к чему придраться.
