«Не забываем: то, что блокнот закрыт, еще не значит, что можно расслабляться!»
– Где скачки на диких скакунах? Где вдохновенные речи? Где безумные мечты? – спросила Сахарисса.
– Ну, я велел навести чистоту в холле.
Глаза Сахариссы сузились:
– Уборку в холле? Кто ты такой и куда ты дел Мокрица фон Липвига?
– Да нет же, я серьезно. Нужно навести порядок у себя, прежде чем наводить порядок в экономике, – сказал Мокриц и почувствовал, как его мысли соблазнительно включили вторую скорость. – Я планирую избавиться от всего лишнего. Например, у нас целое хранилище забито совершенно бесполезным металлом. От него придется избавляться.
Сахарисса нахмурилась:
– Ты имеешь в виду золото?
Откуда взялась эта мысль? Теперь нельзя отпираться, иначе она возьмет тебя за горло. Гни свою линию! К тому же приятно видеть ее удивление.
– Да, – сказал он.
– Ты, наверное, шутишь!
Блокнот тут же раскрылся, и у Мокрица развязался язык. Мокриц уже не мог его остановить. Было бы неплохо, если бы он сначала с ним советовался.
Заглушая здравый смысл, он сказал:
– Я абсолютно серьезно! Я порекомендую лорду Витинари продать все золото гномам. Нам оно ни к чему. Это товар, и ничего больше.
– Но что может быть ценнее золота?
– Практически все. Ты, например. Золото – вещь тяжелая. Твой вес в золоте даст совсем немного золота. Разве ты не стоишь большего?
К радости Мокрица, Сахарисса на мгновение смутилась.
– Что ж, в некотором смысле…
– В единственном смысле, который имеет значение, – сказал Мокриц решительно. – В мире полно вещей, которые дороже золота. Но мы роем землю в поисках этой дряни, чтобы спрятать его потом в другую яму. Где тут смысл? Мы что, сороки? Все дело в блеске? Святые небеса, да в картошке ценности больше, чем в золоте!
– Это вряд ли.
– Если ты окажешься на необитаемом острове, что ты предпочтешь, мешок картошки или мешок золота?
– Да, но Анк-Морпорк – не необитаемый остров.
– Следовательно, золото имеет ценность только потому, что мы между собой так решили, верно? Это иллюзия. Но ценность картошки всегда будет равна картошке, где бы мы ни были. Капля масла, щепотка соли, и ты будешь сыт, где бы ты ни был. Зарой золото в землю – и будешь вечно бояться воров. Зарой картофель – и в сезон урожая у тебя будут дивиденды под тысячу процентов.
– Надеюсь, ты не собираешься перевести нас на картофельный стандарт? – съязвила Сахарисса.
Мокриц улыбнулся:
– Нет, этого не будет. Но через несколько дней я начну раздавать деньги. Деньги не любят покоя, знаешь ли. Они любят гулять и заводить новых друзей.
Краешком сознания, пытавшегося поспевать за языком, Мокриц подумал: «Жалко, что я не записываю. Не уверен, что смогу все это запомнить». Но разговоры предыдущего дня наталкивались друг на друга у него в памяти и творили музыку. Мокриц не был уверен, что нашел все ноты, но он уже мог напеть мотив. Оставалось только послушать себя еще немного, чтобы понять, о чем он говорит.
– Говоря «раздавать», ты имеешь в виду…
– Дарить. Отдавать. Честно.
– Как? Зачем?
– Всему свое время!
– Ты смеешься надо мной, Мокриц!
«Нет, я впал в ступор, потому что услышал самого себя, – подумал Мокриц. – Я пока ничего не понимаю, это просто отдельные мысли. Это…»
– Это как с необитаемыми островами, – сказал он. – Наш город – совсем не остров.
– И все?
Мокриц потер лоб:
– Госпожа Резник, госпожа Резник… этим утром я проснулся с единственной мыслью: разобраться с бумажной волокитой на почте, и еще у нас никак не клеится со специальным выпуском специальной двадцатипятипенсовой капустной марки. Помнишь, та, которая прорастает, если ее посадить? Как мне было успеть разработать новый финансовый проект к послеобеденному чаю?
– Да, но…
– Дай мне времени хотя бы до завтрака.
Она это записала. Потом спрятала блокнот в сумку.
– Это обещает быть интересным, – сказала Сахарисса, и Мокриц подумал: «Не доверяй ей даже тогда, когда блокнот уже спрятан. У нее хорошая память».
– Откровенно говоря, я считаю, что это мой шанс сделать что-то важное и значительное для города, заменившего мне родной дом, – сказал Мокриц своим честным голосом.
– Это твой честный голос, – заметила Сахарисса.
– Потому что я говорю честно, – ответил он.
– Но раз уж ты сам затронул эту тему, Мокриц, что ты делал по жизни до того, как жители Анк-Морпорка встретили тебя с распростертыми карманами?
– Оставался в живых, – ответил Мокриц. – В Убервальде разрушалась старая империя. В порядке вещей было свергать правительство дважды еще до завтрака. Я работал где придется, чтобы заработать на жизнь. Ты, наверное, хотела сказать «объятиями», – добавил он.
– И попав к нам, ты произвел такое впечатление на богов, что они показали тебе клад, чтобы ты мог восстановить Почтамт.
– Я отношусь к этому с большим смирением, – сказал Мокриц, пытаясь соответствовать.
– Ага, а божественное золото было все в старых монетах из равнинных городов…
– Знаешь, я и сам об этом иногда думаю долгими бессонными ночами, – сказал Мокриц. – И я пришел к выводу, что боги в своей мудрости решили, что дар должен быть легок в применении.
«Я так долго могу продолжать, – думал Мокриц, – а ты пытаешься играть в покер без карт. Подозревай все, что хочешь, но я вернул те деньги! Ну да, сначала я их украл, но то, что я их все же вернул, должно считаться, правда? С чистого листа, так? Ну, или с чуть заляпанного».
Дверь медленно приоткрылась, и в комнату протиснулась юная нервная особа с тарелкой холодного куриного мяса. Она поставила тарелку перед Шалопаем, и тот просиял.
– Извини, может, ты хочешь кофе? – спросил Мокриц, когда девушка направилась к выходу.
Сахарисса встала.
– Спасибо, не стоит. У меня сроки горят. Уверена, мы еще скоро побеседуем, господин фон Липвиг.
– Не сомневаюсь, госпожа Резник.
Она подошла к нему и тихо спросила:
– Ты знаешь эту девушку?
– Нет, я почти ни с кем еще не знаком.
– Так ты не знаешь, можно ли ей доверять?
– Доверять?
Сахарисса вздохнула:
– Это совсем на тебя не похоже, Мокриц. Она только что принесла еду самой ценной собаке в мире. Которую некоторые хотят видеть мертвой.
