Пруст уставился на бумажку так, как будто та могла взорваться или выпустить какой-нибудь одурманивающий газ.
– Это чего такое, господин?
– Долларовая банкнота. Банковская расписка на один доллар. Последнее слово.
– Мне надо ее подписать или что?
– Нет. В этом вся соль. Это доллар. Он может быть чьим угодно.
– Я бы хотел, чтобы он был моим, господин.
– И сейчас он твой, – сказал Мокриц. – Но на него ты можешь что-то себе купить.
– Тут нет золота, – заметил лавочник, поднимая бумажку на расстоянии вытянутой руки, на всякий случай.
– Если бы я заплатил тебе в пенни и шиллингах, в них тоже не было бы золота, верно? А так у тебя на пятнадцать пенсов больше, и это неплохо для начала, согласись. А эта банкнота стоит доллар. Если ты принесешь ее ко мне в банк, тебе выдадут на нее доллар.
– Но у меня же уже есть доллар… ведь так? – уточнил Пруст.
– Молодчина! Так почему бы не пойти сейчас же на улицу и не потратить его? Ну-ка, я хочу посмотреть, как это работает.
– Это что же, господин фон Липвиг, как марки? – спросил лавочник, цепляясь за что-нибудь доступное. – Мне иногда платят марками, я ведь много почты отправляю…
– Да! Да! Именно! Представь, что это просто большая марка. Знаешь, что я тебе скажу? Это ознакомительное предложение. Потрать этот доллар – и я дам тебе еще одну долларовую банкноту, так что у тебя по-прежнему будет доллар. То есть ты ничем не рискуешь…
– Только если это и правда одна из первых… короче, сын мой купил несколько самых ранних твоих марок, да, и теперь они стоят целое состояние, значит, если я попридержу эту штуку, придет день, когда она будет стоить денег…
– Она и сейчас стоит денег! – взревел Мокриц. Вот почему с тугодумами было сложно. Он всегда предпочитал откровенных тупиц. До непонятливых все доходит медленно, зато когда доходит, они так просто в руки не дадутся.
– Да, но, – и тут лавочник усмехнулся улыбкой, которую он сам, вероятно, считал хитрой, хотя на самом деле она наводила на мысль о Шалопае с ириской в пасти, – с марками ты вон как хитер, господин фон Липвиг, вечно придумываешь что-то новое. Бабуля моя говорит, что такому скользкому типу, как ты, и мыла в бане не надо, без обид, бабуля моя всегда говорит, что у нее на уме…
– Я наладил доставку почты или нет?
– О да, бабуля так и говорит, что ты, может, и жук, но дело свое знаешь, тут спору нет…
– Ну вот! Тогда пойдем и потратим этот чертов доллар.
«Это что, какая-то двойная сверхспособность у меня такая, – думал Мокриц, – которая позволяет старушкам видеть меня насквозь и при этом одобрять то, что они видят?»
И вот господин Пруст дерзнул обменять доллар в магазинчике по соседству на унцию трубочного табака «Веселый моряк», мятные конфетки и выпуск «Что новенького?». А господин Натти Полфорт, после того как ему объяснили процедуру, принял банкноту и снес ее через дорогу мяснику, который, в свою очередь, недоверчиво взял ее, когда ему все разложили по полочкам, в уплату за сосиски, и даже дал Мокрицу кость «для песика». Шалопай в жизни до этого не видел настоящей кости. Он кружил вокруг нее в ожидании, когда же она запищит.
Улица Яичной Скорлупы была улицей мелких торговцев, которые продавали мелкие вещи в мелких количествах, за мелкие деньги, при мелкой прибыли. На такой улице нужно было мыслить мелко. Здесь не было места великим идеям. Нужно было присматриваться к мелочам. Люди здесь видели фартинги чаще, чем доллары.
Некоторые лавки уже закрывали ставни и двери до завтрашнего дня. Влекомые анк-морпоркским чутьем на интересненькое, торговцы подтягивались посмотреть, что происходит. Они все друг друга знали. Все имели дела друг с другом. И все знали Мокрица фон Липвига, человека в золотом костюме. Банкноты были изучены с большой внимательностью и обсуждались со всей серьезностью.
– Это как бы расписка, чек.
– Допустим, но что, если тебе понадобятся деньги?
– Поправь меня, если я ошибаюсь, но разве чек – это не деньги?
– Допустим, но кто дает тебе этот чек?
– Ну… да вот Джек, потому что… нет, стоп… Деньги это или нет?
Мокриц улыбался, пока разговор скакал от вопроса к вопросу. Целые новые теории о сути денег росли и множились здесь, как грибы во мраке и на сомнительной почве. Но эти люди считали каждые полфартинга и спали с копилкой под подушкой. Они взвешивали муку, изюм и сахар, со свирепой сосредоточенностью следя за шкалой весов, потому что они жили на грани. Если ему удастся провести идею бумажных денег среди них, значит, он почувствует себя если не королем, то самим собой.
– Ну, так как вы считаете, это может прижиться? – спросил он в паузе.
Общее мнение сводилось к тому, что да, может, но они должны выглядеть «побогаче», как выразился Натти Полфорт: «Ну там, чтобы буквы побогаче, и всякое такое».
Мокриц согласился и раздал каждому присутствующему по банкноте в качестве сувенира. Оно того стоило.
– Но если все это пойдет коту под это самое, – сказал господин Пруст, – золото у вас все равно есть? Лежит оно у вас там в подвале?
– Ага, золото обязательно должно остаться, – согласился господин Драйман.
Все согласно закивали, и Мокриц упал духом.
– Но я думал, мы все согласились, что золото нам не нужно? – сказал он. На самом деле такого не было, но попытаться стоило.
– Так-то оно так, но должно же оно быть где-то, – ответил господин Драйман.
– Чтобы банки не завирались, – добавил господин Полфорт тоном незыблемой уверенности, которая выдает самое всезнающее из существ – Трактирного Завсегдатая.
– Но мне казалось, вы все поняли, – сказал Мокриц. – Вам не нужно золото.
– Конечно, господин, конечно, – успокоил его Полфорт. – Главное, чтоб оно было.
– Никто, случайно, не знает, зачем оно должно быть? – спросить Мокриц.
– Чтобы банки не завирались, – ответил Полфорт, исходя из того, что истина достигается повторением. Все закивали, и так думала вся улица Десятого Яйца. Пока золото где-нибудь было, банки не завирались, и все шло хорошо. Мокриц прямо сник от такой веры. Может, и цапли не ели лягушек, пока золото где-нибудь было? Но по правде, не существовало в мире такой силы, которая заставила бы банки не врать, если только они сами того не хотели.
Но все равно неплохо для первой попытки. С этим можно работать.
Пошел дождь, не сильный, но такой мелкий дождик, когда почти можно обойтись без зонта. Кебы не удосуживались заворачивать в поисках пассажиров на улицу Десятого Яйца, но один экипаж стоял на обочине улицы Потерянных Вещей. Лошадь стояла, повесив голову, возница сгорбился под пальто, моргали в сумраке фонари. Когда дождь уже пробирал насквозь, такое зрелище было бальзамом для промокших ног.
