– Говорящие книги? Звучит очень интересно, – сказал Мокриц.
– Вполне возможно, – хмыкнул Шпулькс. – Но этого не планировалось, и уж точно книги не должны были жаловаться на качество клея и криворукость наборщика. Ясное дело, Университет теперь не может даже пустить их в утиль.
– Почему нет?
– Это какой крик поднимется! Нет, я горжусь тем, что нам удается оставаться на коне… Кхм, ты пришел по какому-то вопросу?
– Что вы можете сделать из этого? – Мокриц выложил перед ним один новый доллар.
Шпулькс взял его в руки и внимательно изучил.
– Я ведь об этом слышал, – сказал он задумчиво. – Витинари в курсе того, что ты замышляешь?
– Господин Шпулькс, не удивлюсь, если он знает мой размер ноги и что я ел на завтрак.
Печатник отложил банкноту, как будто в ней тикал часовой механизм.
– Я понимаю, чего ты хочешь. Такая мелочь – и такая большая опасность.
– Вы возьметесь их отпечатать? – спросил Мокриц. – Не именно эту, просто сделайте пробную партию. Я имею в виду высококачественные банкноты, если я найду художника, чтобы нарисовать их.
– О да. Мы – образец качества. Мы строим дополнительный печатный станок, чтобы соответствовать спросу. Но как же безопасность?
– Что, здесь? До сих пор же никто вас не беспокоил?
– Это верно. Но до сих пор у нас не бывало гор денег, если ты меня понимаешь.
Шпулькс поднял банкноту и отпустил ее. Она мягко спланировала на стол, колыхаясь из стороны в сторону.
– И такие легкие, – продолжал Шпулькс. – Вынести несколько тысяч долларов не составит труда.
– Зато переплавить будет сложно. Вот что, установи новый станок на монетном дворе. Там полно места. Проблема решена, – сказал Мокриц.
– Что ж, разумно. Но станок – слишком большая вещь для перевозки. На это уйдет не один день. Ты не спешишь? Конечно, спешишь.
– Найми големов. Четыре голема перевезут все, что угодно. Отпечатай мне доллары к послезавтрашнему, и первая отпечатанная тысяча пойдет вам на премиальные.
– И куда ты все время так спешишь, господин фон Липвиг?
– Потому что люди не любят перемен. Но соверши эти перемены быстро – и все просто переключатся с одной нормы на другую.
– Что ж, думаю, големов можно нанять, – сказал печатник. – Но я боюсь, есть и другие препятствия, которые будет не так просто преодолеть. Ты же понимаешь, что если печатать деньги, то начнут появляться подделки. Двадцатипенсовая марка, может, и не стоит возни, но взять, скажем, десятидолларовую купюру?.. – Он вздернул брови.
– Возможно, согласен. Будут неприятности?
– Серьезные неприятности, друг мой. Мы можем помочь. Хорошая льняная бумага с орнаментом из рельефных волокон, водяные знаки, спиртовые чернила, почаще менять матрицы, чтобы не стирались, разные хитрости в оформлении… и сделать рисунок как можно сложнее. Это важно. Да, мы возьмемся за твой заказ. Обойдется недешево. Настоятельно рекомендую найти гравера не хуже этого… – Господин Шпулькс отпер нижний ящик стола и швырнул на промокашки лист пятидесятипенсовых «зелененьких» марок с Башней Искусств. Потом он протянул Мокрицу увеличительное стекло.
– Тут, конечно, и бумага высшего качества, – сказал печатник, пока Мокриц рассматривал марки.
– Отличная работа. Я вижу все до мельчайших деталей, – выдохнул Мокриц, жадно разглядывая лист.
– Нет, – сказал Шпулькс с явным удовольствием. – На самом деле не все. Но вот с этим можешь увидеть все. – Он открыл комод и вручил Мокрицу тяжелый латунный микроскоп.
– Он внес больше деталей, чем мы сами, – сказал печатник, когда Мокриц настроил фокус. – Я не знаю, можно ли добиться от металла и бумаги большего. И я заявляю, что это дело рук гения. Он мог бы выручить тебя.
– Поразительно, – сказал Мокриц. – Мы просто обязаны заполучить его! Где он сейчас работает?
– Нигде, господин фон Липвиг. Он в тюрьме, ожидает казни.
– Сычик Дженкинс?
– Ты сам давал против него показания, господин фон Липвиг, – мягко напомнил Шпулькс.
– Ну да, но я только сказал, что он подделывал наши марки и что от этого могли быть убытки! Я не думал, что его повесят!
– Его светлость всегда очень щепетилен, когда речь идет об измене интересам города, как он это называет. Думаю, адвокат Дженкинса плохо постарался. Все-таки рядом с его работой это наши марки выглядят подделками. Вообще, по моему ощущению, бедняга даже не сознавал до конца, что поступает неправильно.
Мокриц вспомнил влажные, полные страха глаза и беспомощно-удивленное выражение.
– Да, – ответил он. – Возможно, ты и прав.
– Может, замолвишь за него слово у Витинари…
– Нет. Ничего не выйдет.
– А. Ты уверен?
– Да, – ответил Мокриц твердо.
– В общем, наши возможности не безграничны. Мы даже номера на банкнотах могли бы проставлять автоматически. Но рисунок должен быть высочайшего мастерства. Такие дела. Мне жаль. Хотел бы я чем-то помочь. Мы по гроб жизни тебе обязаны, господин фон Липвиг. Нам сейчас поступает столько государственных заказов, что нам не обойтись без свободного места на монетном дворе. Боги, мы же практически государственная словопечатня!
– Серьезно? – спросил Мокриц. – Это очень… интересно.
Шел неказистый дождь. Водостоки захлебывались водой и отплевывались. Временами ветер подхватывал льющийся с крыш водопад и плескал стеной воды в лицо любому, кому случалось задрать голову. Но в такую ночь никто не задирал головы. В такую ночь все торопились, согнувшись в три погибели, домой.
Капли дождя стучали в окна пансиона госпожи Торт, в том числе в окно задней комнаты, где проживал Маволио Бент, с частотой двадцать семь ударов в минуту, плюс-минус пятнадцать процентов.
Господин Бент любил счет. Числам можно было доверять, за исключением разве что числа «пи», но он работал над этим в свободное время, и рано или поздно оно должно было покориться ему.
Он сидел на кровати, наблюдая за цифрами, танцующими у него в голове. Они всегда танцевали для него, даже в самые тяжелые времена. А тяжелые времена бывали такими тяжелыми. И впереди их наверняка предстояло еще больше.
В дверь постучали.
– Входи, госпожа Торт, – ответил он.
Хозяйка открыла дверь.
– Ты всегда знаешь, что это я, да, господин Бент? – спросила госпожа Торт, которая заметно нервничала в присутствии своего лучшего постояльца. Он всегда платил вовремя – минута в минуту – и содержал комнату в безупречной чистоте, и, конечно же, был профессиональным джентльменом. Ну и пусть он казался каким-то загнанным, и зачем-то он подводил часы каждое утро перед уходом на работу, но с этим она готова была мириться. В таком людном городе не было недостатка в квартирантах, но чистоплотные жильцы, которые исправно платили и не жаловались на питание, были такой редкостью, что заслуживали всяческого почитания, и если они вешали странные замки на шкаф, что ж, меньше знаешь – крепче спишь.
