На ощупь он вернулся к краю крыши, нашел свой крюк, тихонько обвел его вокруг непреклонного зубца и раскрутил веревку, спустив ее на невидимую землю. Теперь веревка обхватывала большой каменный выступ, и Мокриц скользнул вниз, держась за оба конца веревки и стягивая ее за собой. Крюк и веревку он спрятал среди хлама в подворотне. Не пройдет и часа, как кто-нибудь их украдет.
Отлично. Теперь к делу…
Доспехи Стражи, которые он умыкнул из банка, могли бы оказаться ему как раз, если бы только он брал их на вырост. Но сказать по правде, вряд ли они сидели лучше и на своем хозяине, который сейчас расхаживал по коридорам в форменных банковских доспехах, блестящих, но непрактичных. Было общеизвестно, что в Страже по вопросу обмундирования придерживаются той политики, что «размером больше, размером меньше, все равно никому не подойдет», а командор Ваймс не одобрял доспехов, по которым нельзя было бы сказать, что тебя отходил дубиной тролль. Ваймсу нравилось, чтобы доспехи четко заявляли, что они не лежали без дела.
Мокриц отдышался, обогнул здание, повернув к большим черным дверям, и позвонил в колокольчик. Механизм задребезжал и залязгал. Они не будут торопиться, только не в такую ночь.
Он был наг и гол, как новорожденный лобстер. Он надеялся, что ему удалось обойти все углы, но углы – как же это называлось, он слышал на лекции в университете… ах да. Углы были фракталами. Каждый угол состоял из других маленьких углов. Нельзя было обойти все. Стражника из банка могли вызвать на работу, и он обнаружил бы, что его шкафчик пуст. Кто-то мог увидеть Мокрица, Дженкинса могли переселить… Да к черту. Когда время поджимало, оставалось только вращать барабан и быть готовым пуститься наутек.
Или, как сейчас, поднять огромный дверной молоток обеими руками и дважды резко опустить его. Он подождал, пока в двери с трудом не отворилось маленькое окошко.
– Чего? – раздраженно спросило покрытое тенью лицо.
– Поручено забрать заключенного. Имя Дженкинс.
– Чего? Ночь на дворе!
– У меня подписан ордер № 37, – сказал Мокриц флегматично.
Окошко захлопнулось. Он еще подождал под дождем. На этот раз прошло три минуты, прежде чем ему открыли.
– Чего? – спросил новый голос, пропитанный недоверием.
О, хорошо. Это был Беллистер. Мокриц обрадовался. То, что он запланировал на сегодня, поставит тюремщиков в очень неудобное положение, а некоторые из них были славными ребятами, особенно по отношению к смертникам. Но Беллистер был тюремщиком старой закалки, подлых дел мастер, агрессивный тип, который не упускал случая превратить жизнь арестанта в ад. Дело было даже не в том, что он плевал тебе в миску с сальной баландой, – главное, у него не хватало совести даже на то, чтобы сделать это, пока ты не видишь. И он издевался над слабыми и испуганными. Было здесь и еще одно преимущество. Беллистер терпеть не мог стражников, и те отвечали ему взаимностью. Грех этим не воспользоваться.
– Пришел забрать арестанта, – пожаловался Мокриц. – Стою тут под дождем уже пять минут!
– И еще постоишь, сынок, пока я не скажу. Покажи мне ордер!
– Здесь сказано, Сычик Дженкинс, – сказал Мокриц.
– Ну так показывай!
– Мне велели отдать вам бумажку, когда заключенный будет у меня, – сказал Мокриц, образец флегматичной настойчивости.
– О, да ты у нас законник, что ли? Ну ладно, Эйб, запускай этого ученого.
Окошко снова закрылось, и калитка с лязгом отворилась. Мокриц вошел в двери. Внутри караулки лило так же, как и снаружи.
– Мы с тобой раньше не виделись? – спросил Беллистер, склонив голову набок.
– Начал только на прошлой неделе, – ответил Мокриц. За его спиной дверь снова закрылась. Лязг засова эхом прокатился в его голове.
– Почему ты один? – спросил Беллистер.
– Не знаю, господин. Это надо у мамы с папой спросить.
– Не остри мне тут! Конвоиров должно быть двое!
Мокриц вяло пожал мокрыми плечами, выражая полное безразличие.
– Двое? Я ничего не знаю. Мне просто сказали, что это мелкий засранец, от которого хлопот не будет. Хочешь, можешь сам проверить. Вроде его срочно требуют во дворец.
Дворец. Это приглушило блеск мелких гаденьких глазок тюремщика. Человек разумный не станет стоять на пути у дворца. И было логично послать на это неблагодарное дело в такую жуткую ночь какого-то недалекого новичка. Беллистер поступил бы точно так же.
Он вытянул к нему руку с требованием:
– Ордер!
Мокриц отдал ему хлипкую бумажку. Тот прочитал ее, заметно шевеля губами и явно надеясь, что с бумагой что-нибудь не так. С этим проблем не будет, как бы он ни сверлил ее взглядом. Мокриц прикарманил несколько бланков, пока господин Шпулькс заваривал ему кофе.
– Его вздернут утром, – сказал Беллистер, поднося листок к фонарю – Зачем он им сейчас понадобился?
– Почем мне знать, – сказал Мокриц. – Только давай побыстрее, я сменяюсь через десять минут.
Тюремщик наклонился к нему.
– За одно за это, дружок, я пойду и проверю. Всего один конвоир? Лучше перебдеть, да?
«Хо-ро-шо, – подумал Мокриц. – Все идет по плану. Десять минут он будет спокойно пить свой чай, просто чтобы проучить меня, еще через пять минут выяснит, что семафоры не работают, еще через секунду решит, что в такую ночь его сдует, если он будет чинить неисправность, еще секунду будет думать: документы были в порядке, он же проверил бумагу на водяной знак, а это самое главное… плюс-минус двадцать минут».
Он, конечно, мог и ошибаться. Могло случиться все, что угодно. Беллистер мог прямо сейчас звать на помощь своих товарищей, он мог отправить кого-то через черный ход за настоящим стражником. Будущее было туманно. Разоблачение могло быть совсем рядом.
Лучше не бывает.
Беллистер отсутствовал двадцать две минуты. Медленно приблизились шаги, и показался Дженкинс, пошатываясь под весом оков. Беллистер сзади подгонял его дубинкой. Парень никак не мог идти быстрее, но это не мешало его подгонять.
– Вряд ли нам понадобятся кандалы, – быстро сказал Мокриц.
– Ты их и не получишь, – ответил тюремщик. – Потому что от вас, собак, их потом назад не дождешься!
– Ладно, – сказал Мокриц. – Давай, тут холод зверский.
Беллистер заворчал. Весельчаком его было не назвать. Он нагнулся, расстегнул кандалы и выпрямился, держа арестанта за плечо. В другой руке, протянутой Мокрицу, был планшет.
– Распишись! – скомандовал он. Мокриц расписался.
Теперь наступал магический момент. Тот, из-за которого документы играли такую роль в грязной жизни тюремщиков, надсмотрщиков за ворами и охотников за попрошайками, потому что единственное, что в любое время имеет реальное значение, это habeas corpus: чья рука держит вора за шиворот? Кто несет ответственность за этот корпус?
