По словам Пьера Кабанна, биографа Пикассо, он и в самом деле никогда еще не вел себя так вызывающе. Он не только не написал этот портрет, но даже не дал ей посмотреть сделанные рисунки. Пикассо было достаточно сделать наброски рта, подбородка, шеи и рук, увешанных драгоценностями. И хотя каждый из рисунков восхитителен, ни на одном не видно лица полностью.
Хелена писала ему, звонила, старалась подключить друзей – все напрасно. Патрик О’Хиггинс признавался, что так и смог понять, почему Пабло Пикассо разыграл свою модель. Возможно потому, что она не обговорила с ним цену – она считала это неважным.
По словам Сильвии Бедхе, Пикассо испытывал к Мадам определенную неприязнь. Он не любил ее. Эта версия вполне правдоподобна, потому что оба эти два человека обладали тяжелым и требовательным характером – он не мог себе представить, чтобы женщина ему отказала, а другая привыкла, что все повинуются ее малейшей прихоти. Столкновение было неизбежно. Она восхищалась художником, но не человеком. Возможно, и Пикассо восхищался Хеленой как buisiness woman (деловой женщиной), но не терпел ее как личность. С этой точки зрения их словно театрализованная встреча (Пикассо сначала игнорировал ее, притворялся, что путает с Идой Рубинштейн, а потом они упали в объятия друг друга) кажется понятной. Как бы то ни было, и никто не знает точно почему, но Пикассо так никогда и не написал портрет Мадам.
Хелена восприняла это как поражение. Патрик О’Хиггинс все время находился рядом с ней в то время. Потом она, как всегда, оправилась и вновь бросилась в бой. Редактор издательства «Конкистадор» предложил ей написать книгу о работе косметолога и подробную историю своей жизни. После эпохи полнотелых, затянутых в корсет женщин Хелена стала предвестницей нового типа красоты, «новой гордости, новых идей. Это, если я могу так выразиться, была красота воительницы»
[138]. Она серьезно задумалась об этом предложении. Рой посмеивался над этим проектом и, когда она наконец согласилась, оставил ей в кабинете такую записку:
«Всякий крестовый поход нуждается в проповеднике. Вы станете историографом, будучи одновременно первооткрывателем нового пути. Какая жалость, что вы не можете написать эту книгу анонимно, забыв о том, что вы – Хелена Рубинштейн, чтобы иметь возможность заклеймить апатию и леность женщин. Их красота зависит больше от них самих, чем от вас. Не правда ли, именно этому научил вас приобретенный опыт?»
[139]
Невероятно! История юной польской иммигрантки без копейки в кармане, которая стала «Императрицей Красоты», – это было именно то, чего ждал от нее редактор. Хелена Рубинштейн была воплощением американской мечты! Книга «Я – косметолог» вышла в свет в 1957 году.
* * *
В этот период Мадам решила переоборудовать свою личную художественную галерею, расположенную в готическом зале на верхнем этаже нью-йоркской квартиры на Парк-авеню. Патрик О’Хиггинс предложил ей обратиться к своему другу Сесилу Битону, которого знал очень хорошо. Шумный успех пришел к английскому фотографу, художнику-постановщику в кино и театре после эскизов костюмов для фильма «Моя прекрасная леди». Потом он прославится еще и как живописатель светской жизни того времени.
Сесил Битон предложил оформить помещение в японском стиле. Хелена пришла от такой идеи в восторг. Битону понадобилось три недели, чтобы завершить работу над этой галереей, в которой находилось шестьдесят самых ценных экспонатов коллекции Хелены Рубинштейн. «Любоваться произведениями искусства очень трудно, если атмосфера, их окружающая, напоминает могильный склеп, как часто бывает в музеях. Мадам Рубинштейн дала мне возможность обновить декор ее личной галереи, и я начал работу, желая создать такую обстановку, которая бы помогла самым лучшим образом представить ее изысканную коллекцию, ничего не оставляя в тени», – говорил Сесил Битон
[140].
Декоратор покрыл стены полосами бамбуковых стеблей и развесил там вечнозеленые растения в горшках, тоже оплетенных бамбуком. Стеклянный потолок и изумрудный ковер, похожий на густую траву, создавали ощущение открытого светлого пространства. Все вместе создавало атмосферу роскоши, удовольствия и легкости, которой и хотел добиться Сесил Битон.
Мадам все это сразу возненавидела. Все три месяца, что длились работы, она постоянно спорила с декоратором. Когда работы были закончены, она поинтересовалась, кто будет поливать растения? Дизайн она назвала «не очень-то роскошным». Сесил Битон быстро понял, что Хелена Рубинштейн относится к тем клиентам, которые всем недовольны, и тут же уехал в Англию. Своего друга Патрика он просил ей передать, что нельзя сделать Версаль из мебели, купленной на блошином рынке.
Их вкусы совершенно не совпали, и к тому же, казалось, сама судьба была против «японского стиля». Несколько месяцев спустя насекомые в бамбуке очнулись от спячки и уничтожили почти все стены. «Видите! – беспрестанно повторяла она Патрику. – Никогда не надо делать дела с друзьями. Мало того что это обходится в целое состояние, так еще и насекомые заводятся». Потребовалось немедленно разобрать настенные панели и все продезинфицировать.
В том же 1957 году ее подруга Эдмонда Шарль-Ру, главный редактор журнала Vogue France, описывала Хелену так. Роста от силы метр пятьдесят. Слегка надушена, фигура еще изящная. Ходила она мелким шагом, вся была увешана драгоценностями, как древний идол, но одета скромно в строгий костюм. От нее исходила сила. Сразу становилось понятно, что дорогу ей лучше не переходить. Иссиня-черные волосы были затянуты в тугой узел на затылке: никаких локонов и волнистых прядей. Она была из тех женщин, к которым с годами приходит мудрость и которые никогда не меняются, потому что следовать за модой, имея такой безупречный стиль, было бы ошибкой. Лицо четко очерчено: высокие скулы, резкий изгиб бровей, прямой нос, большие уши. Две особенности сразу бросались в глаза, как бы указывая на самые важные черты ее характера: рот с властно поджатыми тонкими губами и большие, широко посаженные глаза, смотрящие очень пристально и внимательно. Это были глаза, привыкшие следить за столбцами цифр, изучать формулы, глаза, стремившиеся рассматривать прекрасное – погружаться в голубоватый сумрак опаловой вазы, вглядываться в древние маски, в чудесные произведения искусства. Голос был низкий, и говорила она с сильным, но неопределимым акцентом. Что это был за акцент? Никто этого не знал. Она так говорила на любом языке, это было своего рода ее эсперанто, удивлявшее всех людей, имевших с ней дело. Еще одна черта: она говорила только тогда, когда хотела сказать что-то действительно важное. Она не принадлежала к тем людям, которые считают своим долгом заполнить малейшую паузу в разговоре, чтобы не прослыть невоспитанными. Она не боялась тишины».
Глава 32. «Я и правда на это похожа?»
Хелене было восемьдесят пять лет, и судьба вновь нанесла ей удар. Через три года после князя Гуриели она потеряла и своего сына Горация. Он попал в автокатастрофу, когда мчался на полной скорости по мосту на Лонг-Айленде, но получил всего лишь легкие повреждения. Но в тот же вечер с ним случился сердечный приступ, и врачи решили оставить его в больнице на обследование. Через два дня Гораций умер от острой сердечной недостаточности. Ему было всего сорок восемь лет. Хелена находилась в тот момент в Париже, и Гораций умер в одиночестве, как и жил. Хелена хотя и по-своему, собственнически и неуклюже, но любила сына больше всех на свете.
