Я продал еще этих акций. Чем меньше денег было на рынке, тем выше поднимались ставки по кредитам до востребования и тем ниже падали цены на акции. Я это предвидел. Сначала моя проницательность оказала мне дурную услугу, и я был разбит. Но теперь я был по-прежнему прав и одерживал верх. А настоящей радостью для меня было сознание, что как биржевик я, наконец, на верном пути. Мне еще многому предстояло научиться, но я знал, что делать. Никогда больше не заниматься мелочевкой, никогда не играть вслепую. Умение читать ленту было важной частью игры, и то же самое с умением начать вовремя и держаться стойко. Но главным открытием было то, что нужно изучать общие условия, оценивать их и предвидеть будущие возможности. Короче говоря, я понял, что деньги без труда не даются. Я больше не ставил вслепую и не занимался оттачиванием техники игры; теперь мне приносили успех тщательное изучение рынка и ясность мышления. Я также обнаружил, что никто не защищен от опасности дурацких ошибок. А за дурацкие ошибки положена и дурацкая плата, потому что податель денег всегда на посту и никогда не теряет конверта, предназначенного для тебя.
Наша контора заработала кучу денег. Мои собственные операции были настолько успешными, что о них начали говорить и, естественно, сильно преувеличивали. Мне приписывали заслугу быть первым, кто обрушил самые разные акции. Люди, которых я не знал в лицо, приходили и поздравляли меня. И всех восхищали деньги, которые я сделал на этом обвале рынка. Никто и не вспомнил о времени, когда я впервые заговорил о грядущем рыночном крахе, а все вокруг думали, что это проигрыши и желание отомстить свели меня с ума, так сказать, навели на меня медвежье бешенство. Никто не отметил, что это именно я сумел предвидеть затруднения на рынке денег. Всех приводила в восторг только сумма моего счета в книгах нашей брокерской конторы.
Приятели говорили мне, что в разных брокерских конторах говорили о Юном Хвате из конторы Хардингов как о главной грозе клики быков, которые пытались задрать цены разных акций выше уровня, приемлемого для рынка. О моих набегах говорят и по сей день.
Во второй половине сентября рынок денег уже орал на весь мир о близкой беде. Но вера в чудеса удерживала людей от продажи того, что еще оставалось у них от времени бума. В первую неделю сентября один брокер рассказал мне историю, после которой я чуть не устыдился собственной умеренности.
Многие знают, что обычно деньги берут в долг в зале биржи, вокруг денежной стойки. Брокеры, от которых банки потребовали вернуть взятые до востребования ссуды, обычно представляют себе, сколько им придется опять взять взаймы. И банки, конечно же, знают, сколько у них свободных денег, и те, кто может давать ссуды, отсылают их на биржу. Этими банковскими деньгами управляли несколько брокеров, главным занятием которых было предоставление срочных ссуд. Каждый полдень вывешивались ставки процента, по которым можно было обновить ссуды. Обычно это был довольно умеренный средний процент на текущий период. Как правило, процент определялся по соотношению спроса и предложения, так что каждый мог знать, что происходит. Между двенадцатью и двумя часами дня сделок на деньги обычно почти не проводили, но после момента поставки – обычно в два пятнадцать – брокеры уже точно знали свою ситуацию с деньгами на сегодня и могли отправиться к денежной стойке и либо дать свободные деньги взаймы, либо занять необходимые суммы. Все это также делалось в открытую.
Итак, в начале октября брокер, о котором я рассказываю, приходит ко мне и жалуется, что теперь у брокеров есть свободные деньги для ссуд, но они не идут к денежной стойке. Причина в том, что члены нескольких известных комиссионных домов прямо дежурят здесь и готовы сцапать любые приносимые деньги. Понятно, что ни один человек, публично заявивший о готовности дать взаймы, не может отказать этим фирмам в ссуде. Они платежеспособны, и у них хорошее обеспечение. Но беда в том, что, как только эти фирмы получали займы до востребования, кредиторы уже не могли вернуть свои деньги назад. Им просто говорили, что сейчас вернуть долг не могут, и кредитору приходилось волей-неволей продлять кредит. Так что все биржевые фирмы, у которых были свободные деньги, теперь посылали своих людей не к денежному посту, а в обход по залу, и те шепотом опрашивали приятелей: «Хочешь сотню?», что означало: «Хочешь взаймы сто тысяч долларов?» Денежные брокеры, которые оперировали с деньгами банков, стали действовать точно так же, и денежная стойка стала очень унылым зрелищем. Попробуйте себе представить!
Еще он рассказал мне, что в эти октябрьские дни на бирже установился новый этикет – заемщики сами устанавливают ставку процента. Тогда ставка колебалась от ста до ста пятидесяти процентов годовых. Думаю, что, давая заемщику самому выбрать величину процента, кредитор каким-то странным образом в меньшей степени чувствовал себя ростовщиком. Но при этом, будьте уверены, он получал не меньше других. Заемщику, натурально, и в голову не приходило не заплатить этот высокий процент. Он играл честно и платил столько же, сколько и другие. Ему были нужны деньги, и он был счастлив их получить.
Дела шли все хуже и хуже. Наконец настал ужасный судный день для быков, для оптимистов и рассчитывающих на авось и для этих бесчисленных орд, которые пережили ужас малых потерь в начале кризиса, а теперь им предстояла полная ампутация – и без анестезии. Этот день я не забуду никогда – 24 октября 1907 года.
Уже в начале дня стало ясно, что заемщикам придется платить за ссуды столько, сколько пожелают получить кредиторы. Денег на всех не хватит. В этот день на бирже толпа желающих взять ссуду была намного больше обычного. Когда в начале третьего пришел час поставки, вокруг денежной стойки собрались сотни брокеров, и каждый надеялся занять деньги, крайне нужные его фирме. Если денег не будет, им придется распродавать те акции, которые они внесли в качестве маржи, причем продавать по любой цене, которую им предложит рынок, на котором покупатели стали такой же редкостью, как и деньги, а долларов просто не было.
Партнер моего приятеля, так же как и я, играл на понижение, поэтому у фирмы не было нужды в заемных средствах, но мой приятель, о котором я уже упоминал выше, насмотревшись на жуткое зрелище озверевших брокеров в зале биржи, зашел ко мне. Он знал, что я продаю буквально весь рынок и на большие суммы.
Он сказал:
– Боже мой, Ларри! Я не знаю, что со всеми будет. Никогда не видел ничего похожего. Так длиться не может. Что-то должно произойти. Все выглядит так, как будто все уже разорены. Акции продать невозможно, потому что денег ни у кого нет.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я.
И он ответил мне:
– Ты когда-нибудь слышал о школьных опытах, когда мышь сажают в стеклянный колокол и ей начинает не хватать воздуха? Сквозь стекло видно, как несчастная мышь дышит все быстрее и быстрее, а бока у нее ходят ходуном, и кислорода в этом проклятом стакане все меньше и меньше. А ты наблюдаешь, как у нее глаза почти вылезают из орбит, как она задыхается и умирает. Вот это самое я и видел в толпе брокеров вокруг денежной стойки! Денег нет нигде, и продать акции нельзя, потому что их некому купить. Если ты меня спросишь, что происходит, я скажу – весь Уолл-стрит рухнул!
