Иногда на таком отыгрывании может держаться само чувство коллективной идентичности. Бур определяет себя через разнообразные маркеры, включая язык и кальвинистскую религиозную культуру, но если он больше не может физически демонстрировать свою власть над черными в новой Южной Африке, в своих собственных глазах он становится уже, возможно, не вполне буром. Подобным же образом демонстрация превосходства над другими была неотъемлемой частью русского имперского национализма. Прежде всего это относится к казакам, которые, отделяя себя от “оседлых” русских и в то же время считая, что назначены носителями главных русских ценностей, демонстрируют этот синдром с особенной мрачной выразительностью. Русский – это тот, кто подавляет “нерусских”.
Понятие казачества развилось из идеи касты воинов, чьей миссией было защищать и расширять российские границы. Религиозная и расовая нетерпимость была встроена в эту идеологию еще на ранней стадии, и как цари, так и советские правители знали, как польстить казачьему самолюбию. В Новочеркасске, который сейчас представляет собой неофициальную столицу донского казачества, есть триумфальная арка в ознаменование заслуг казаков в победе над Наполеоном в 1812 году; памятник средневековому казацкому атаману Ермаку стоит на главной площади, а в музее выставлена золотая сабля, которую поднес своему лихому казаку
[26] царь Александр I. Ордена всегда лились рекой, но цель всех этих почестей была в том, чтобы отвлечь казаков от их реального бесправия и бедности.
И это сработало. Сто лет донские казаки прожили во сне: это был сон о всаднике, который скачет галопом через бескрайние просторы, и страх, как ветер, рябью бежит перед ним по траве.
В этом была зловещая красота, которая пленяла воображение самых неожиданных людей. Исаак Бабель описывал, как ребенком во время погрома 1905 года в Николаеве смотрел на отца, с мольбой ползавшего на коленях по разбитым стеклам своей лавки перед проезжавшим по улице казачьим кавалерийским патрулем. В этой сцене внимание сосредоточено не на унижении еврея, а на грозном изяществе казачьего офицера, который проезжает мимо жертвы погромщиков, рассеянно прикоснувшись к фуражке и не соблаговолив даже посмотреть вниз.
Несколькими годами позже, словно поддавшись пагубным чарам, наложенным на него в детстве, Бабель, в своем пенсне, сам водрузился на казацкое седло. Он вступил в красную кавалерию после большевистской революции, как солдат Конармии проехал от Черного моря до сердца Польши, и лошадь его проскакала по улицам пылающих еврейских местечек.
Казака определяли его сила, раса и мужская гордость. Затем в течение одного века последовательно наступили два конца света: и революция 1917 года, и ее смерть в 1991 году, согласно их собственным манифестам, должны были отправить эти три ценности в музей. Однако сталинский имперский режим – великорусский шовинизм, подпоясанный красной звездой, – нашел им применение, как и постсоветская, предкапиталистическая Россия в 1990‑е годы. Сила пользуется наибольшим спросом вокруг всех российских границ, а нередко и в городах. И поскольку казаки видят в происходящих беспорядках новый кризис русской нации, они снова открыли для себя мужскую профессию воина.
Волонтеры из донских казаков воевали и погибали в новом независимом государстве Молдова, защищая русское меньшинство Приднестровья от румыноговорящего большинства. Кубанские и донские казаки мелькали в боях Северного Кавказа, открыто заявляя, что защищают российские пределы, поддерживая абхазских или осетинских повстанцев против Грузии. Во имя славянского братства более пятисот казаков-добровольцев вступили в сербское ополчение, воюющее в Боснии.
Каким образом эта защита русского духа может в то же самое время рассматриваться как защита казачества, отделяющего себя от русских? Здесь запутанная казацкая идентичность заходит в тупик безысходного противоречия. С одной стороны, казакам не терпится поднять оружие против тех нехристиан и неславян, которые имеют наглость претендовать на господство над русскими. С другой стороны, сами казаки были прельщены той ярмаркой этнического и языкового национализма, раскинувшейся вокруг всего Черного моря, на которой торгуют ходкими идентичностями. Они объявили себя особой этнической группой – казацким народом, и в нескольких регионах, включая низовья Дона, установили границы собственных автономных территорий.
Семь миллионов российских казаков (или десять миллионов, как утверждают их предводители) в теории являются потомками отдельных “войск”, осевших по всей Евразии, от Дона до реки Уссури на границе с Китаем, и даже на побережье Тихого океана. После большевистской революции “войска” были расформированы. Казаки утратили свои старые свободы и превратились в колхозников – пародию на казацкую систему общественного землевладения – или в заводских рабочих в советских городах. Во время войны Сталин использовал казацкий патриотизм в своих целях, но их история независимости раздражала его; казаки жестоко пострадали во время голодомора на Юге России 1920‑х и во время чисток 1930‑х, над казачеством был установлен жесткий политический контроль. Атаманы, традиционные предводители войск, сохранились, но теперь они были всего лишь подневольными чиновниками, назначаемыми партией.
Когда после 1991 года началось возрождение казачества, его наследие было катастрофически истощено. Предводители движения в большинстве своем были городскими обывателями или мелкими партийными функционерами, которые дезертировали, чтобы отправиться на поиски собственных корней. По всему Ростову-на-Дону, например, матерям и сестрам было велено шить униформы по образцам на выцветших фотоснимках, пока их мужчины, в своей неуклюжести не уступавшие Исааку Бабелю, учились взбираться на лошадь, а потом удерживаться в седле.
И все же казацкая сила реальна – как и угроза, что какое‑нибудь убедительное возрождение старого доброго реакционного русского национализма привлечет эту силу на свою сторону. В начале 1993 года Борис Ельцин решил обойти своих противников, разыграв казацкую карту: президентским указом казакам было обещано возвращение их исконных земель, восстановление местного самоуправления, которым они пользовались до революции 1917 года, и полная реставрация казачьих частей в Российской армии, включая их традиционные мундиры, чины и знаки отличия. Однако российский парламент, где в тот период заправляла коалиция националистов и коммунистов, вступившая в конфронтацию с президентом Ельциным, отверг этот указ. Даже после того как силы парламента попытались осуществить государственный переворот в сентябре 1993 года и были подавлены войсками, верными президентской власти, “казацкие законы” остались в подвешенном состоянии; никто не мог вспомнить, вступили они в силу или нет. Вместо этого казаки стали действовать по собственному почину. В том октябре в трех тысячах миль к востоку от Дона вооруженные уссурийские казаки на малорослых лошадках совершили наезд на пограничников на горной границе, отделявшей Россию от Китая, и без приказа заступили на свою первую вахту. Они возвратились к своему старинному долгу: пограничной караульной службе.
