Все эти противоречия нашли пристанище в доме 20 по улице Суворова в Ростове. Парамонов, который его построил и жил в нем, был казаком. Но в то же время он был крупным городским капиталистом, промышленным и торговым магнатом, владельцем зернохранилищ, угольных шахт и барж на Дону. Его конкурент, Панченко, владел бумажными фабриками, и в начале XX века две династии уладили свои разногласия при помощи свадьбы: дочь Парамонова вышла за сына Панченко.
После революции многие Парамоновы и Панченко эмигрировали в Западную Европу. В следующие за тем 70 лет обе семьи считались у себя на родине монополистами-кровососами, белыми террористами и безжалостными эксплуататорами. Но в любом разговоре в современном Ростове выясняется, что их, несмотря на три поколения пропаганды, до сих пор помнят здесь и почитают. Теперь они задним числом пользуются лестной репутацией отцов города, строителей школ, набережных, парков и церквей, покровителей искусств.
Если не считать полей сражений, усеянных трупами, или улиц, засыпанных битыми стеклами, достижений у казаков немного, и они очень ценятся. Поэтому казаки пришли в благоговейное волнение, когда узнали несколько лет назад, что правнучка Парамонова и Панченко живет и здравствует во Франции. Им пришла в голову мысль захватить дом ее прадеда, превратившийся в государственное учреждение. Они решили удерживать его до тех пор, пока не смогут вернуть законной владелице, чистокровной казачке, как символ права казаков на все их “украденное” имущество и земли.
Я познакомился с ней во время ее первого посещения земли своих предков. Мадам Натали Федоровски родилась в Бельгии, выросла в Катанге, а теперь проживала в Руасси под Парижем. Но ее русский безупречен, и, что еще важнее, эта мудрая и изысканная дама наделена французским чувством меры. Она отдавала себе отчет во всей иронии положения: в том, что при всем мужском шовинизме казаков, они были вынуждены строить свой культ вокруг женщины; что докапиталистическим степным коневодам пришлось возвести свое святилище в городском особняке, принадлежавшем промышленнику. Она ходила по улицам Ростова, как королева, в сопровождении небольшой трепещущей свиты. Мадам Федоровски нельзя было манипулировать.
Впервые я увидел ее в сокровищнице ростовского музея, где она изучала корону сарматской принцессы-воительницы. Позднее, на приеме, который устроил в ее честь директор музея, она рассказала мне о своем посещении донских казаков на улице Суворова. “Я сказала им, что сочувствую и им, и их требованиям, но предупредила, что прежде всего следует избегать насилия. Потом их атаман произнес приветственную речь о «Нас, о казацком народе». Я перебила его: «Нет такого понятия! Я горда быть казачкой, но я русская, и вы тоже». Я повернулась к остальным и спросила их, смогут ли они сказать мне вслух, что они не русские. И знаете, они поглядели на меня с таким жалким видом и промямлили: “Ну да, мы русские»”.
Возрождение казачества было катастрофой человеческой экологии. Не все экологические катастрофы Черного моря случаются в воде. Подобно тому как выброс токсичных отходов в Черное море уничтожил разнообразие морских видов, позволив некоторым водорослям и хищным медузам размножиться скачкообразно, Сталин своими депортациями создал социальный вакуум, чудовищное демографическое опустошение, в котором теперь безудержно ширилось движение казаков.
“Новороссия”, имперская губерния, которую Екатерина Великая учредила на северном побережье Черного моря, была территорией колонизации для многих народов. До революции эта земля представала взгляду путешественника как череда этнических групп: татарские деревни; поселения русских солдат-ветеранов и их потомков; колонии польских эмигрантов; районы аккуратных ферм, населенные почти исключительно немцами; казачьи станицы (то есть деревни); еврейские местечки; греческие города или сельские районы, такие как Мариуполь или Анапа; армянские деревни и даже города, такие как Нахичевань-на-Дону, которая была отдельным городом, прежде чем стала армянским кварталом Ростова-на-Дону.
Между 1930 и 1950 годами это многообразие человеческих сообществ было систематически уничтожено. Сперва ущемлению подверглись культурные права, которые в общем и целом неплохо себя чувствовали в первые послереволюционные годы. Греческие и татарские школы, газеты и издательства были закрыты. Антирелигиозное движение прекратило работу синагог, мечетей и церквей, а армянский кафедральный собор на центральной площади Нахичевани был взорван – его сменило огромное здание из бетона и стекла в форме гусеничного трактора. Наконец, начались депортации, которые достигли апогея в послевоенные годы, когда немцы, татары и греки были выдворены из своих домов и переселены в Среднюю Азию. Иммигранты, завезенные из России и с Украины, заняли их дома и землю. Армяне и немногие евреи, пережившие нацистскую оккупацию, жили осторожно и незаметно.
Одни только казаки сохранили уверенность в своем исконном праве на эту землю. Они подвергались преследованиям, лишились имущества и свобод, однако они по‑прежнему находились у себя на родине, и – принимая во внимание их своеобразную идеологию имперского патриотизма – могли рассматривать наплыв русских и украинских переселенцев скорее как своего рода подкрепление, чем как угрозу собственному единству. Когда коммунистический строй распался, а вместе с ним и эффективный контроль центра над тем, что происходило в далеких провинциях и на окраинах России, притязания казаков на власть и превосходство больше не встречали препятствий. Большинство конкурирующих, “пришлых” популяций исчезли (немногие казаки хотели их возвращения или сожалели о русификации черноморского побережья). Ушли и московские власти, которые когда‑то использовали казаков как кнут для усмирения новороссийских национальных меньшинств, но никогда, никогда не наделяли казаков политической властью над другими.
В миле от Танаиса находится деревня Недвиговка. Это старая станица донских казаков, которая состоит из единственной улицы с деревянными хатами и мазанками, выкрашенными голубой или белой краской. Женщины носят на головах косынки, мужчины обуты в высокие мягкие кожаные сапоги, запачканные глиной. Дети, шныряющие туда-сюда через дырки в сломанных дощатых заборах вдоль улицы, очень худы.
Единственная обновка этой деревни – внутреннее убранство ее церкви. Священник стоит во дворе в окружении своих телят, гусей и котят, глядя, как его сын и чернобородый дьякон волоком тащат доски для строительных лесов вверх по церковным ступеням. Многие годы церковь Успения Богородицы в Недвиговке стояла заколоченная или использовалась под склад. Сейчас ее реставрация почти закончена.
Некая молодая женщина приехала по приглашению священника из Ростова, чтобы подновить фрески XIX века на сводах. Обнаружив, что фрески почти уничтожены сыростью и потрескались от мороза, она занялась написанием собственных. Там есть святой Андрей Первозванный, покровитель России, а также святой Кирилл, который пересек Дон возле Недвиговки, чтобы проповедовать хазарам. Однако они там единственные мужчины. Девушка из Ростова, придерживаясь передовых взглядов, сочла, что русский православный андроцентризм следует пересмотреть. Семья Богородицы сплошь женского пола, сонм мучеников представлен исключительно женщинами, ангелы, которые со смехом смотрят вниз со свода, – девушки с русскими лицами.
