Один скифский космогонический миф, дошедший до нас в искаженной, эллинизированной форме, повествует о том, как Геракл отправился искать своих потерянных коней в Гилею. В тех местах были густые леса, теперь совершенно исчезнувшие, но в классическую эпоху, по всей видимости, покрывавшие левый берег Днепра в нижнем течении, рядом с современным городом Херсоном.
Там, в пещере, он встретил “некое существо смешанной природы”, как пишет Геродот, полудеву-полузмею (выше ягодиц – дева). Она настояла, чтобы Геракл вступил с ней в любовную связь, прежде чем она вернет ему коней, и после его отъезда родила троих сыновей. Младший из них, Скиф, – единственный, кто сумел натянуть лук, оставленный Гераклом: он стал царем той земли и предком всех скифов.
Полудева-полузмея стала символом. Несмотря на геракловский сюжет в ее истории, изначально она была порождением иранской, а не эллинской духовности, и ее изображения были найдены на металлических украшениях конской сбруи в могилах скифских кочевников. Но затем она добралась до городов на побережье и в конце концов стала эмблемой богатой гибридной культуры, возникшей в Боспорском царстве, где правящие семьи и династии были потомками сарматских и фракийских вождей, в то время как купцы были греками, а солдаты – скифами, синдами или меотами.
Она всегда изображается анфас. Под пупком ее тело разделяется на два змеевидных отростка, которые спиралями вьются по обеим ее сторонам; она держит завитки в вытянутых руках, как будто пытается удержать равновесие. На голове у нее многоярусный восточный венец. Ее лобок, выдающийся вперед над разделяющимися ляжками-змеями, закрывает виноградный лист.
В пещере под густыми лесными зарослями женщина-чудовище заманивает в ловушку мужчину-героя, чтобы вытянуть его семя. Совершенно очевидно, что человек, придумавший сказку о Геракле и полудеве-полузмее, не был женщиной, но он не был и мужчиной-варваром. Как добросовестно отмечает Геродот, все подробности истории о том, как и почему женщина-змея совокупилась с героем, были привиты к оригинальному скифскому мифу воображением греческих поселенцев, которые переработали его и дополнили: “Эллины же, что живут на Понте, передают иначе”. (Нет сомнений, что у разных скифских общин были разные, даже взаимоисключающие мифы о собственном происхождении. Геродот излагает “по рассказам скифов” один из них – красивую, таинственную историю о том, как золотой плуг, ярмо, секира и чаша упали с неба. Три сына Таргитая подошли, чтобы поднять их: при приближении первых двух золото запылало огнем. Третий сын, Колаксаис, смог поднять их, оставшись невредим, и стал основателем скифской “царской” генеалогии.)
Змееногая богиня, Великая Мать Скифии, существовала в сознании скифов задолго до того, как “эллины, что живут на Понте” раскрасили ее в цвета своего собственного страха и мизогинии. В последующие столетия она постепенно утратила все функции, которые имела, вероятно, в ритуалах степных кочевников, и превратилась в символ и покровительницу всего Боспорского царства и города Пантикапея. Греческое слово “Скифия” больше не означало одну определенную языковую группу индоиранских кочевников: его значение расширилось, включив целую область мира и смешанную ирано-эллинскую культуру, к которой в равной степени принадлежали черноморские греки, фракийцы, скифы и сарматы.
В Пантикапее, столице Боспорского царства, самой богатой и успешной из всех черноморских колоний, две статуи змееногой богини стояли по обеим сторонам от главных городских ворот (одна из них сейчас находится в Керченском музее). Но ее изображения – и большие, и маленькие, в камне и в золоте, серебре или бронзе – встречаются по всему северо-восточному побережью Черного моря. Она была покровительницей первой подлинно и безгранично мультиэтнической черноморской культуры (поскольку Боспорское царство было даже более многонациональным и “иранизированным”, чем Ольвия). Она была Великой Матерью той Скифии, в которой старое афинское противопоставление “цивилизации” и “варварства” некоторое время казалось отживающим свой век.
Однако змееногая богиня прижилась в другом, совершенно практическом смысле, превратившись в часть утвари. Ее тонкое, выгнутое вперед тело с откинутой головой и ногами-змеями стало декоративной ручкой, впеченной в края керамических чаш, припаянной или приваренной к горлышкам бронзовых или стеклянных сосудов. Так, без имени, но с пользой, она прожила еще долгое время после того, как ее город был сожжен, а ее дети отошли в предания.
Великая Мать скифов и сейчас живет, неопознанная, среди нас. Как‑то раз на одной из старых габсбургских железнодорожных станций Будапешта я потянул тяжелую двустворчатую дверь билетной кассы и почувствовал что‑то необычное. Кусок латуни у меня в руке, отполированный ладонями миллионов путешественников, изображал голую женщину, чье тело под пупком разделялось на две извивающиеся змеи.
Ренате Ролле, немецкий археолог и самая известная сейчас специалистка по скифским исследованиям в России и на Украине, относится к числу правоверных и широко использует термин “амазонка”. Увидев кости молодых женщин-воительниц, она с радостью опознала их. Написав об их ловкости, умении держаться в седле, о той великолепной координации глаза, руки и дыхания, которая требовалась, чтобы стрелять из лука без опоры на стремена, Ролле испытывает неожиданное и трогательное чувство, что у ее читателей есть потребность в заверении, что эти воительницы были не просто женского пола, но и женственны. Будучи немецкой интеллектуалкой конца XX века, она хочет найти женщин, свободных в физическом, социальном и политическом смысле, однако никоим образом не изменивших своей женственности.
Когда она писала свою книгу “Мир скифов” [The World of the Scythians], она была к тому же гражданкой Восточной Германии во все еще разделенной стране. Ролле, очевидно, чувствовала, что образ скифских девушек, упражнениями доводивших свои мускулы и нервы до совершенства, следует отмежевать от современных ей триумфов восточногерманских женщин-атлетов, бесполых и огрубевших от анаболических стероидов. “Поскольку их физические упражнения были так разнообразны, своим телосложением эти женщины-воительницы никоим образом не походили на тех «мужеподобных» женщин, которые появляются иногда в наше время в результате интенсивных тренировок в одном определенном соревновательном виде спорта <…> Эти «смертоносные живые орудия» тем не менее прекрасно осознавали своею женственность и желали сохранить привлекательность в земле мертвых <…> У всех у них есть ювелирные украшения и зеркала, отделанные в соответствии с социальным рангом той или иной женщины; у некоторых, интересовавшихся косметикой, мы находим также макияж разных цветов и флаконы для духов”.
Амазонки, если называть их так, были приметой изначальной степной жизни – пастбищного скотоводства. Когда в результате симбиоза с греческими колониями этот образ жизни начал меняться, женщины-воины, по‑видимому, сошли на нет как каста или институция. Но они оставили свой след: грекам, а позднее римлянам о традиции амазонок постоянно напоминала самоуверенность и воинственность цариц и княжон уже более оседлых степных обществ. В 529 году до н. э. Томирис, царица ираноязычного племени массагетов, убила, как говорили, Кира Великого, царя Персии, и унесла домой как трофей его голову. Меотская царица Тиргатао собрала и возглавила войско, которое разбило Сатира, тирана Боспорского царства. Амага, жена сарматского царя, правившего у Азовского моря, отобрала власть у собственного мужа и вторглась с отрядом всадников в соседнее Скифское царство в Крыму, где она захватила ставку, убила царя и принудила скифов заключить мирное соглашение с греческим городом Херсонесом (современным Севастополем). Несколькими годами позже император Август был вынужден примириться с Динамией, царицей Боспорской, которая номинально была вассалом Рима: она собрала армию сарматов, чтобы одолеть и умертвить человека, которого Август назначил ей в мужья.
