Она была царевной или царицей – женщиной из какой‑то могущественной семьи – и выполняла функции жрицы, поскольку почти все предметы, оставленные вместе с ней во мраке, имели магический смысл. Однако я слышал, как Володя и его брат Юра с большим чувством говорили о “бедной царевне”. Археологи не застрахованы от ненаучных чувств по отношению к мертвым, а это был и вовсе необычный случай.
Ребенком Володя Гугуев бегал и играл в траве над ее головой. Мальчиком он гадал, кто или что может скрываться под Кобяковским холмом. Наконец, повзрослев и превратившись в привлекательного молодого человека, красу и рыцаря русской науки, он отыскал дорогу к этой спящей царевне, которая дала ему все: славу археолога, общенациональное признание в науке, такие неправдоподобные моменты радости и такие открытия, какие выпадают раз в жизни.
Она отдала ему свои сокровища, которые, будь он слабым человеком, он мог бы переплавить и превратить в миллионы, которых хватило бы на пентхаус на Манхэттене и праздную жизнь. Она подарила ему свою веру – головоломку, которую он может, если захочет, разгадывать до конца своих дней. Наконец, когда на дне ямы не осталось больше ничего, она отдала ему все, что сохранилось от ее двадцатилетнего тела.
Однако не все ее кости были там. Не хватало нескольких самых маленьких фаланг, тончайших косточек на кончиках пальцев. Я видел, что это расстраивало Володю, и мы не стали обсуждать это дальше. Но как‑то дождливым днем в Танаисе его младший брат Юра показал мне цветную видеозапись раскопок в Кобяковском кургане номер 10 и упомянул о том, что они с братом разошлись во мнениях насчет фаланг. Сам он полагал, что их отгрызли и растащили мыши вскоре после погребения, что довольно часто бывает в камерных усыпальницах без гробов. Володя, однако, с этим не согласился. Он предпочитал думать, что кончики пальцев были ритуально отрублены сразу после смерти, возможно, в ходе какого‑то обряда очищения живых от соприкосновения с покойником. Мысль о мышах была для него невыносима.
Глава пятая
Итак, мы направлялись к востоку, не видя ничего, кроме неба и земли, а иногда с правой руки море, именуемое морем Танаидским (Tanays), а также усыпальницы Команов, которые видны были в двух лье, ибо у них существует обычай, что все родство их погребается вместе. <…> Команы насыпают большой холм над усопшим и воздвигают ему статую, обращенную лицом к востоку и держащую у себя в руке пред пупком чашу.
Путешествие в Восточные страны Вильгельма де Рубрука в лето Благости 1253
Пять Братьев – это группа курганов, стоящих на клочке сухой земли посреди дельты Дона. С верхушки самого высокого из “братьев”, до сих пор – после всех раскопок – достигающего в высоту около 20 футов, видны золотые луковичные маковки ростовского кафедрального собора, находящегося в семи милях к востоку, а на юге – подъемные краны и зерновые элеваторы Азова.
Несмотря на то что этот курган был разграблен гробокопателями еще во времена Античности, советские археологи нашли часть первичного захоронения нетронутой. Это была “царская” могила: в ней был похоронен скифский правитель, умерший в IV веке до н. э. Там находился огромный горит (общий колчан для лука и стрел, который скифские мужчины и женщины носили, подвесив на бедре) из серебра и золота, на котором греческий ювелир отчеканил рельефные сцены из мифа об Ахилле.
Но когда я отправился к “Пяти Братьям”, ожидая увидеть обычную оссиановскую картину пустоты и заброшенности, я с удивлением обнаружил, что самый крупный из “братьев” по‑прежнему используется как деревенское кладбище. Его основание окружает шаткий дощатый забор. Сам курган покрывают сорняки, кустарник и русские православные могилы: белые камни, покосившиеся во все стороны, многие украшены маленькими фотографиями под стеклом, некоторые увенчаны шестиконечными православными крестами или ржавыми чугунными коваными украшениями. Самые свежие из этих могил, все еще заваленные увядшими цветами, появились всего несколько месяцев назад; первое захоронение в этом месте, возникшее гораздо раньше, чем сам курган, возведенный над скифом и его горитом, датируется бронзовым веком. Этот холм использовался как погост около четырех тысяч лет.
Поначалу эта преемственность меня озадачила. Даже в Южной Англии, где деревни хранят, как им нравится думать, непрерывную коллективную память, уходящую в прошлое по меньшей мере до англо-саксонского завоевания Британии, я никогда не видел, чтобы, к примеру, Уилтширский могильник до сих пор использовался бы как англиканское кладбище. В противоположность Англии понтийская степь с ее открытыми, необъятными просторами была местом постоянного движения и перемен; можно было бы скорее ожидать, что каждая следующая популяция изгладит все следы своих предшественников, а не присовокупит собственные останки к чужим.
Но в конце концов я понял, в чем я ошибался. Пересекая степь, лежащую позади Ольвии, глядя на могильные холмы, зазубринами выступающие на бесконечном ровном горизонте, я понял, как курганы сгущают в себе смыслы. В этой местности, лишенной примет, они оказываются единственными приметами. С тех пор как их возвели, любое общественно значимое действие неизбежно должно было производиться на них, под ними или вокруг них. Положить покойника в степи в любом другом месте – значило бы попросту бросить его, все равно, что похоронить в море. А курганы – это не только надгробные памятники, но и маяки, вселяющие надежду. Отчасти потому, что они всегда служили ориентирами заблудившимся путешественникам. И прежде всего потому, что в курганах находится золото.
О сокровищах было известно всегда. Многие курганы гробокопатели разграбили вскоре после их строительства; самые их размеры, говорящие о заключенных в них богатствах, делали кражу неизбежной, как только родичи покойника уезжали прочь или теряли контроль над этой местностью. Сарматы, в частности, принимали это во внимание и часто сооружали тайники для золота и драгоценностей, замуровывая их в стены погребальной камеры.
Масштабы наиболее крупных курганов требовали от грабителей профессиональных навыков подземных работ, и многие из них сами оказались похоронены в обвалившихся туннелях. Такие холмы достигают иногда 60 футов в высоту, по пятидесятифутовым вертикальным шахтам можно было проникнуть в длинные горизонтальные проходы, ведущие к центральной камере. В этом подземном “доме” и его вспомогательных помещениях часто находились человеческие жертвы: слуги, стражники, а иногда и жены, убитые по обычаю, подобному сати
[28]. Еду оставляли внутри камеры для покойника и в огромных количествах употребляли во время погребальных пиршеств вокруг кургана: кости коров и лошадей, найденные в канаве, окружавшей курган “Толстая Могила” на Кубани, соответствовали почти шести с половиной тоннам мяса. Геродот в своем знаменитом подробном отчете о погребальных обрядах скифских царей описывал, как могильный холм окружали кольцом из набитых отрубями мертвых всадников на мертвых лошадях, насаживая их на кол, чтобы не упали, когда сгниют. Вполне возможно, что во время своего посещения Ольвии Геродот услышал рассказ о невероятной по своему размаху церемонии, прошедшей несколькими десятилетиями ранее у кургана, расположенного в Ульском ауле
[29] на Кубани. Когда русский археолог Н. И. Веселовский вскрыл Ульский курган в XIX веке, он обнаружил останки 360 лошадей, привязанных к кольям группами по восемнадцать голов и образующих круг по периметру кургана.
