В Одесском литературном музее, в застекленном шкафу, в 1820‑е годы принадлежавшем какой‑то польской семье, хранится миниатюрный портрет женщины. Это голубоглазая блондинка, хорошенькая по общепринятым меркам, с цветами в волосах, в низко вырезанном “крестьянском” платье. Смотрительницы музея говорят, что это изображение Каролины Собаньской, возлюбленной Мицкевича.
Если это на самом деле ее портрет, то непохожий. Она была кем угодно, только не маленькой пастушкой. Другой поляк
[37], влюбившийся в нее в Одессе, писал гораздо позднее, уже после того, как решился ее возненавидеть: “Ей было уже лет под сорок [клевета: на самом деле ей было около 30], и она имела черты лица грубые; но какая стройность, что за голос и что за манеры!” Другие, более правдоподобные портреты, часть которых пропала при немецкой оккупации Польши во время Второй мировой войны, изображали каштановые волосы, смеющиеся глаза, слегка курносый нос с большими ноздрями. Младшая, более жизнерадостная часть одесского “хорошего общества” обожала Собаньскую, толпилась на ее приемах и чаепитиях. Более почтенная публика постарше, включая Воронцовых, терпеть ее не могла. Отчасти потому, что она была распутной даже по меркам эпохи романтизма. Но некоторые польские семьи в Одессе имели и другую причину: они считали ее предательницей.
Каролина Розалия Собаньская, урожденная Ржевуская, была не просто аристократкой. Она происходила из семьи Ржевуских, одного из старейших и наиболее влиятельных родов в Польше. Ее собственная семейная ветвь была прочно укоренена в той местности, которую сегодня мы называем Украиной; ее отец был членом парламента в независимой Польше, а затем, после Третьего раздела, российским сенатором и предводителем дворянства Киевской губернии. Каролина, одна из выводка блестяще одаренных и привлекательных сестер и братьев, воспитывалась в Вене. Ее сестра Эвелина впоследствии, в 1850 году, после многолетнего романа по переписке вышла замуж за Бальзака. Ее брат Генрих Ржевуский, который в Одессе был добродушным пустомелей со смутными революционными идеями о предназначении Польши, позднее усвоил ультраконсервативные и даже пророссийские взгляды и стал писать исторические романы (один из них, “Воспоминания высокородного Северина Соплицы, перновского чашника
[38]”, и сегодня не лишен интереса как ироническое изображение восточной польской знати).
Однако Каролина жила с главой российской тайной полиции. Еще почти девочкой она вышла замуж за Иеронима Собаньского, богатого одесского землевладельца, торговавшего на экспорт зерном из собственных имений, находившихся во внутренних районах страны. Затем, в 1819 году, она встретила гораздо более интересного человека.
Генералу от кавалерии Ивану Осиповичу Витту было чуть за сорок, когда Каролина стала его любовницей. Его матерью была гречанка, которая славилась своей красотой и была “приобретена” в Стамбуле как возможная любовница для Станислава Августа Понятовского, последнего короля Польши, а отцом – голландец, которому удалось похитить ее по пути в Варшаву. Сам Иван Витт был человеком с проницательным взглядом, миловидным на греческий лад; даже тем, кто ненавидел его ремесло, трудно было испытывать неприязнь к такому приятному собеседнику. Эта популярность имела ключевое значение для его оперативной деятельности. Заполучив Каролину и превратив их дом в место, куда любой неприкаянный молодой человек или приезжий стремился в поисках развлечений и, возможно, женщины, он сделался неотразим. Это было до наступления эпохи микрофонов, в те времена, когда славный малый был просто славным малым, а его политические взгляды были делом второстепенным. Так и получилось, что, когда одесские заговорщики искали приятного времяпрепровождения – интеллектуальных споров, выпивки, танцев, – они собирались дома у шефа царской тайной полиции.
Задание Витта в Одессе заключалось в том, что мы сегодня назвали бы контрразведкой. Он должен был создать и поддерживать сеть осведомителей и собирать разведывательные данные о заговорах. В 1825 году, насколько ему было известно, в Одессе стоило вести расследование по двум направлениям. Одним из них была куча польских тайных организаций, иногда скорее воображаемых, чем реальных, замышлявших восстание с целью восстановления независимости Польши. Другим направлением были убедительные уже к тому времени сведения о русской подпольной организации, направленной против царя Александра I – о заговоре интеллектуалов и молодых офицеров с целью свергнуть режим и установить либеральное конституционное правительство. Витт знал имена некоторых из этих заговорщиков, которых мы помним теперь как декабристов. Он подозревал (и большую часть 1825 года был на верном пути), что их революция начнется с убийства царя.
Воронцов, возможно, извлекший урок из своей неудачной попытки по‑отечески наставить Пушкина, передал Мицкевича и двоих его товарищей попечению Витта. Мицкевича и Ежовского разместили в Ришельевском лицее, на втором этаже длинного двухэтажного школьного здания, которое и сегодня стоит на Дерибасовской; предполагалось, что они станут там преподавать, но в действительности так и не были приглашены в класс. Вместо этого они принялись развлекаться.
Этот период в жизни поэта представляет много неудобств для наиболее благочестивых из его биографов. Считается, что праведный патриот пустился во все тяжкие. До тех пор Мицкевич, хотя и не был девственником, вел довольно сдержанную жизнь. Он был целомудренно и глубоко влюблен в юную дочь одного Новогрудского помещика. После окончания университета, будучи определен учителем в Каунас (Ковно), он завел плотскую связь с госпожой Ковальской, женой местного врача. Но в Одессе, где северные условности ни во что не ставились и люди жили сегодняшним днем, он дал себе волю. В стихах и письмах он писал о “данаидах” – девицах, которые пускали его в свою кровать, только чтобы внести в список своих побед поэта или прощупать его кошелек, – и не без смущения описывал себя как пашу в гареме. Однако помимо “данаид” жили в Одессе четыре польские женщины, которые значили для него много больше. Одной из них была молодая замужняя дама, известная нам только как D. D., которой Мицкевич посвятил ряд любовных стихотворений и которую он любил, как ему одно время казалось. Вторая, Евгения Шеметова, была матерью семейства, чей маленький дом польские ссыльные использовали как место встреч. Евгения не имела никакого отношения к светской жизни Одессы, и Мицкевичу, видимо, был дорог в ней ее непоколебимый католический патриотизм. Еще одним его близким другом, преданным и готовым прийти на помощь, была Иоанна Залеская, которая вместе со своим мужем кормила поэта и заботилась о нем, когда игра в пашу ему надоедала. Четвертой женщиной была Каролина Собаньская.
Многочисленные письма, которые могли бы дать ответ на вопросы о том, как поэт сошелся с любовницей сыщика, были сожжены, по большей части сыном Мицкевича после смерти отца. Эта потеря оставила по себе две загадки. Первая – каковы были их чувства друг к другу. Вторая – как много они знали на самом деле о тайной деятельности друг друга, поскольку в обоих случаях разузнать можно было бы немало.
