Тогда‑то Мицкевич, должно быть, осознал, что все крымское путешествие было только прикрытием, которое разработал Витт для операции Бошняка. Это открытие, в свою очередь, наводило на определенные вопросы по поводу Каролины Собаньской – вопросы, которые даже ему, по всей вероятности, было трудно проигнорировать.
Однако он продолжал упорствовать в своем убеждении насчет ее внутренней “доброты”. В его пьесе “Барские конфедераты” Бошняк появляется в роли “доктора” – зловещего следователя и шпиона, советника грубоватого русского генерала – коменданта Кракова. Он упрашивает генерала позволить ему взять на себя руководство графиней, польской любовницей генерала, которая стала бы неоценимым агентом, если бы удалось убедить ее собирать разведданные, используя все свои связи. Однако одновременно с тем доктор предупреждает своего начальника, что графиня политически неблагонадежна. В юности она любила Юзефа Пулавского, предводителя польского заговора против России, и доктор очень подозревает, что она или по крайней мере члены ее “многочисленного семейства” могут по‑прежнему поддерживать с ним связь.
Перед тем как рукопись внезапно обрывается, к большому раздражению читателя, в момент мелодраматического саспенса в конце второго акта, выясняется, что графиня по‑прежнему влюблена в Пулавского, а ее отец встречается с ним в горах, чтобы подготовить нападение на русский гарнизон, стоящий в городе. Между тем генерал с графиней на буксире отбывает на рекогносцировку в те же самые горы и вот-вот внезапно появится на той поляне, где собрались заговорщики. Отец графини открывает, что его родная дочь находится вместе с приближающимися русскими, и тем не менее настаивает на своем приказе убить их всех до последнего человека – и мужчин, и женщин.
Конец “Барских конфедератов” утерян. Но у мелодрамы есть собственные законы. Сохранившегося достаточно, чтобы предугадать развязку, в которой графиня окажется патриоткой (вероятно, ценой собственной жизни, может быть, даже умрет на руках у Пулавского?), а разочарованный “доктор” почти наверняка ускользнет, рыча, что уж в следующий раз он не промахнется.
Путешествие из Одессы в Москву было долгим. Мицкевич добрался туда только в середине декабря, и русская история преобразилась, пока он был в дороге.
Александр I умер. Он отправился в Таганрог, но заговор против него был раскрыт Виттом и Бошняком, и погиб он не от кинжала, а от лихорадки в собственной постели. Через несколько недель в результате плохо скрываемой семейной борьбы его преемником стал брат Николай. Еще через два дня заговорщики в Санкт-Петербурге подняли восстание.
На протяжении целого дня их войсковые части стояли, построившись в каре, на страшном морозе на Сенатской площади, запертые со всех сторон полками, которые сохранили верность новому царю. Николай I стоял и смотрел, как заговорщики отвергают одно предложение о переговорах за другим. Наконец, когда зеленовато-черные сумерки опустились на снег, он приказал артиллерии открыть огонь картечью в упор. Это был конец восстания декабристов и начало эпохи полицейского террора, который продлился с несколькими перерывами тридцать лет. Волна арестов прокатилась по всей стране. Некоторые из друзей Мицкевича, включая Рылеева, были повешены. Многие другие окончили свои дни в Сибири.
Три года спустя Адам Мицкевич покинул Россию, спрятавшись в трюме английского парохода, направлявшегося в Германию, и больше никогда не возвращался. Горячая поддержка, которую он оказывал польскому национальному восстанию 1830 года, обрекла его на пожизненное изгнание. Это, как оказалось, и была та морская буря, которая занесла ястреба далеко от суши и вверила его судьбу милости чужестранцев. Почти вся польская интеллигенция, как и военное и политическое руководство, уехала за границу, и “великая эмиграция”, осевшая главным образом в Париже, ухитрялась поддерживать не только дело независимости, но и единство и даже продуктивность национальной культуры. Классический век польской литературы пришелся на начало и середину XIX века, и почти вся она была написана в изгнании. Центральной фигурой этой литературы был сам Мицкевич.
Тот же самый шторм вскоре выгнал прочь и Каролину Собаньскую. В Одессе она познакомилась с Пушкиным, а посетив Санкт-Петербург вскоре после отъезда Мицкевича, встретилась с ним снова и добавила свое имя в список его коротких, безнадежных побед. Сохранилось несколько его любовных писем к ней, набросок портрета и пара стихотворений, однако эти письма – всего лишь черновики, которые, возможно, так и не были отправлены. (Пушкин, по своему обыкновению, тщательно трудился над их формулировками, и каждая фраза – с виду небрежная, например “Я рожден, чтобы любить вас и следовать за вами”, – оказывается результатом огромного количества вычеркиваний, придирчивого перебора слов и выражений.) В 1836 году, спустя долгое время после польского восстания и драмы, разыгравшейся между Каролиной и Бенкендорфом, Витт наконец бросил ее, и в том же году она вышла замуж за его бывшего адъютанта Степана Чирковича, сербского офицера на русской службе, который нес личную ответственность за ряд чудовищных зверств, происходивших в ходе покорения Варшавы.
Когда Чиркович умер, Каролина переехала в Париж. Там она вступила в брак с Жюлем Лакруа, переводчиком Шекспира и автором четырнадцати романов, братом более знаменитого и даже более плодовитого писателя Поля Лакруа. В 1850 году к ней присоединилась ее сестра Эва (Эвелина), которая наконец вышла замуж за умирающего Бальзака в бердичевской церкви неподалеку от своего украинского имения и привезла его обратно в Париж. Остаток своей жизни, которая оказалась чрезвычайно долгой, Каролина Собаньская прожила в покое и благополучии, играя в карты, посещая театр и абсолютно не интересуясь политикой.
Возможно, что она встречалась с Мицкевичем еще один раз. В биографии поэта, написанной Мечиславом Яструном, описан парадный обед, данный Каролиной и Жюлем в Париже, на котором Оноре де Бальзака усадили рядом с почетным гостем, “величайшим польским поэтом”. Как сообщает биограф, вечер обернулся скверно. Мицкевич терпеть не мог новое литературное поветрие – бальзаковский реализм – и грубо сказал, что было бы не о чем жалеть, если бы две трети печатающихся в Париже книжонок сгорели, как Александрийская библиотека. Бальзак, обидевшись, парировал, что излюбленная и Пушкиным, и Мицкевичем форма поэмы или романа в стихах абсолютно нежизнеспособна.
Однако в этой истории есть проблема с датировкой. В 1847 году Мицкевич в письме к Маргарет Фуллер заметил, что “надеется” однажды встретить Каролину в Париже. Следовательно, упомянутый прием должен был произойти в течение трех лет, предшествовавших смерти Бальзака в августе 1850 года. Но примерно два года из этих трех писатель почти целиком провел в украинском имении Эвы в Верховне, а в те три месяца, которые прошли между возвращением в Париж и его смертью, он был определенно слишком болен, чтобы посещать светские званые обеды. Правда, Бальзак возвращался во Францию с января по сентябрь 1848 года, но почти все это время Мицкевич провел в Италии, собирая польские легионы для революции. Возможно, они действительно встречались в одну из тех немногих недель, когда это было осуществимо. Во всяком случае, их духовные расхождения не были вымыслом. Мицкевич не ценил колоссальную энергию и человечность Бальзака и считал его вульгарным. Бальзак, хотя и знал многое о Польше благодаря своей Эвелине, не мог не относиться к Мицкевичу пренебрежительно, как к динозавру, пережитку эпохи романтических иллюзий.
