Олифант был, вероятно, шпионом в той же мере, что и путешествующим джентльменом. Он приложил немало усилий, чтобы попасть в Севастополь, уже тогда закрытый город, хорошо рассмотрел военно-морскую базу и верфь и постарался приблизительно оценить количество и типы военных кораблей, пришвартованных в бухтах или у пирса. Менее чем через два года разразилась Крымская война. Книга Олифанта о России разошлась как горячие пирожки, были выпущены переработанные и исправленные издания. Его карьера пошла в гору. Его привлекали в качестве консультанта генералы, затем он был нанят военным корреспондентом в Daily News, наконец, британское правительство направило его с секретной миссией на Северо-Восточный Кавказ; там Олифант попытался (безуспешно) установить контакт с Шамилем, имамом-фундаменталистом из Дагестана, предводителем вооруженного сопротивления против России в горах. После войны Олифант, пользовавшийся покровительством лорда Элгина, стал дипломатом-авантюристом, автором социально заостренных романов (“Пиккадилли: фрагмент современной биографии”) и, наконец, членом парламента от партии либералов.
Гора Митридат стоит над Керчью, возвышаясь над мглистым горизонтом Азовского моря, известного грекам и римлянам как Меотийские болота. Из полуразрушенной деревни Керчь превратилась в город величественных желтых с белым имперских зданий, тихих бульваров, маленьких белых домиков за зелеными дощатыми заборами в предместьях. Вся Керчь расстилается перед глазами человека, стоящего на горе Митридат. В день, когда я был там, на военно-морской базе у пирса стояли несколько маленьких сторожевых кораблей под русскими флагами, и в сухом доке мерцали синие искры сварки. Вокруг виднелись старые черепичные крыши и зеленый купол православного собора.
На протяжении почти 60 последних лет Керчь была закрыта для иностранцев, поскольку эта военно-морская база, которую использовали советские подводные лодки прибрежного действия, имела стратегическое значение и слишком хорошо просматривалась с горы, несмотря на то что в последнее десятилетие Советского Союза каждая машина на стоянке и каждая винтовка на вооружении берегового патруля все равно фиксировалась камерами американских спутников. Но когда в 1991 году Украина получила независимость, крымские военно-морские порты, такие как Балаклава и Керчь, попросту перестали беспокоиться о том, кто приезжает в город и прогуливается в районе порта. Только Севастополь – штаб-квартира Черноморского флота, до сих пор фактически находящаяся под контролем России, – сохранил контрольно-пропускные пункты на автострадах, ведущих в город.
Керчь – тоже город-герой, но ее военные мемориалы, по сравнению с новороссийскими, непритязательны, хотя здесь творились поистине ужасные вещи. Немцы – все та же айнзатцгруппа D Олендорфа – убили все еврейское население города, а также всех, кто имел хотя бы отдаленное отношение к советскому государственному аппарату. Подпольное сопротивление продолжалось на протяжении всех трех лет нацистской оккупации, его вели партизаны, прятавшиеся в лабиринте катакомб под горой Митридат. В 1944 году, когда Красная армия развернула наступление через пролив, с которого началось освобождение Крыма, артиллерийский огонь и бомбежки превратили Керчь в руины.
Сегодня мало что говорит о тех страданиях, кроме памятника освободителям Крыма – обелиска и Вечного огня на вершине горы. Из-за своего расположения на восточной оконечности Крыма Керчь всегда была легкой мишенью для обстрела и пиратства. Смирившись с этой мыслью, город придерживается иронического, южного взгляда на политику. Большинство жителей, которых я там встретил, были русскими; они с насмешкой воспринимали свое внезапное украинское гражданство, но так же безразличны были к кампании “Крым за Россию”, развернувшейся в далеком административном центре Симферополе. Во время моего пребывания там главная выставка в Керченском музее называлась “Подарки Брежневу”. Эта гастролирующая экспозиция с частью тех даров, которые складывали к ногам Леонида Ильича лизоблюды всего мира, была рассчитана (в явном несоответствии с русским обыкновением) на посетителей, предположительно, наделенных вкусом и чувством юмора. От китайских ваз в человеческий рост с его портретом до черных федоскинских лаковых шкатулок из папье-маше, изображающих боевые подвиги Брежнева в манере Андрея Рублева, от скульптурных групп, где Леонид Ильич разрешал проблемы изумленных прорабов и ученых, до вьетнамского портрета с настоящими медалями и настоящим матерчатым костюмом, приклеенными к холсту, от среднеазиатских ковров, вытканных омерзительными раболепными надписями, до шестифутовых карандашей фабрики имени Карла Либкнехта и моделей сельскохозяйственных машин “с любовью от рабочих Краснодара” – там не нашлось ни одного привлекательного объекта, все до одного были отвратительны. Мы – русская, армянин, казак и “британский гость” – дружно согласились, что, даже если бы нас умоляли унести с собой все что душе угодно, мы не взяли бы ничего. Музей мы покинули с чувством возросшего уважения к себе.
Пантикапей, столица Боспорского царства, стоял на просторной, плоской вершине горы Митридат. Наполовину раскопанные руины и фундаменты все еще покрывают плато, и большая часть старых домов в верхней части Керчи построена из прямоугольных камней, похищенных из греческих зданий. Я вскарабкался на храм Афродиты и присел на горячей брусчатке царского дворца. Зеленый богомол пробирался вдоль основания стены, на пороге дворца грелась на солнце бабочка-перламутровка. Лара, шаря в траве, нашла ручку и край скифского горшка. Чтобы подняться из города на вершину горы, нужно взобраться по мраморной лестнице в несколько сотен ступеней с площадками, украшенными грифонами. Когда‑то она вела к фальшивому “храму Тезея” – зданию главного керченского Музея древностей, где хранились все находки с раскопок, которые не были увезены для постоянной экспозиции в Санкт-Петербург. Теперь на вершине лестницы нет ничего, кроме разреженного воздуха. Во время Крымской войны музей был взломан и разграблен войсками союзников, включая англичан, и его содержимого – скульптур, стекла и керамики – никто с тех пор не видел. После войны, когда потрясенные ученые стали протестовать, им указали на то, что миссис Кеттли, жена британского консула, купила множество греческих украшений, монет и архитектурных фрагментов у местных торговцев во время своего пребывания здесь, а когда разразилась война, отправила свою коллекцию в Лондон и подарила Британскому музею. О чем же тут еще можно было просить?
Пантикапей зародился обычным путем – как милетская греческая колония, основанная в VI веке до н. э. Но затем, около 480 года до н. э., неприятности со скифами вынудили примерно тридцать греческих колоний объединиться ради собственной безопасности. В самой Греции подобная временная “лига” была бы всего лишь союзом независимых городов-государств, готовым снова распасться по окончании военного положения и не предполагающим постоянного центрального правительства. Но здесь, в колониях, суверенитету города-государства, по‑видимому, не придавали такого большого значения. Греческие эмигранты основали Боспорское государство (получившее свое название по Боспору Киммерийскому) и сделали Пантикапей его столицей.
Это уже был образ действий, несвойственный грекам. Он не был похож на обычную модель маленьких городов-государств, стоявших каждый в своей хоре, или сельскохозяйственной области в глубине страны, зато соответствовал греческому представлению о “варварском” царстве, в котором единый правитель-шаман и его род занимал всю обширную территорию. Вскоре это сходство еще усилилось: в 438 году до н. э. некий Спарток, вероятно фракийский офицер-наемник, устроил государственный переворот и стал единоличным правителем. Боспорское государство стало расширяться; правители завели наемную армию – греческая и фракийская пехота, скифская и сарматская кавалерия – и вскоре контролировали побережье Азовского моря вверх до самого Танаиса на Дону и вниз, в обратном направлении, до Кубани и полуострова Тамань, приведя под свое владычество большинство меотов и синдов, населявших восточное побережье. Примерно в 400 году до н. э. потомки Спартока объявили себя царями, или тиранами; Сатир I и его сын Левкон положили начало династии Спартокидов, которая правила Боспорским царством из Пантикапея более трехсот лет.
