Кроме того, профессор утверждает, что в Черном море слишком много дельфинов. В 1950‑е годы, когда Турция начала усиленно ловить дельфинов, их был примерно миллион: дельфинов-белобочек, больших бурых дельфинов и морских свиней. К 1983 году, когда страдания зарубежных специалистов по охране окружающей среды убедили Турцию запретить ловлю, это число уже сократилось приблизительно наполовину или даже на две трети. Профессор Челиккале уверен, что к 1987 году оставалось примерно полмиллиона дельфинов, но другие ученые считают эту оценку сильно преувеличенной (русские, проводившие исследование в том же году, называют цифру где‑то между 60 000 и 100 000). Он утверждает, что дельфины съедают не менее миллиона тонн рыбы в год и размножаются со скоростью 40 000 в год: и эти цифры другие морские биологи тоже воспринимают скептически, предлагая делить это количество потребляемой рыбы на четыре. Призыв Челиккале сократить поголовье дельфинов на 20 процентов, чтобы восстановить запасы шпрот и хамсы, за пределами Турции не принимают всерьез.
Турецкие рыбаки не только хищники. И они, и их семьи в то же время и жертвы. Когда я оказался на рыбном рынке в Трабзоне, он был почти безлюден, прилавки пустовали, за исключением нескольких кефалей, камбалы-тюрбо (некогда распространенной, а теперь редкой рыбы) и ящиков садковой радужной форели. В восточной части Трабзона, где темно-зеленые горы обрывом подступают к морю, рыбацкие лодки лежат вдоль берега, а люди целый день сидят в чайных. Они молятся о возмездии за топорное и недальновидное планирование, которое привело именно к тому, что было призвано предотвратить: к уничтожению их источника существования.
Когда население побережья увеличилось и дробление крестьянских хозяйств в ходе передачи по наследству привело к возрастающей нехватке земли, турецкое правительство решило сделать рыбный промысел более доходным. Программа щедрых ссуд и субсидий, финансируемая с помощью иностранных инвесторов, включая Всемирный банк, позволила сельским жителям покупать или строить лодки большего размера, оборудованные современной техникой для обнаружения и ловли рыбы. Поначалу все шло хорошо. Улов поразительно вырос. Люди богатели, особенно компании по производству рыбной муки, основанные, чтобы извлечь выгоду из нового финансирования.
Затем, в 1980‑е годы, все предприятие начало сбиваться с курса. Количество рыбы сократилось, а ее средний размер резко уменьшился. Поскольку хамса и бонито стали встречаться реже, для их обнаружения потребовались еще более дорогие и изощренные электронные приспособления. Стоимость эффективной лодки взлетела, так что большинство черноморских рыбаков уже не могли себе ее позволить, в то же время проценты по ссудам разоряли одну семью за другой. Политики старались удержать голоса черноморских избирателей, обещая все более крупные субсидии и даже поощряя владельцев лодок рыбачить нелегально и не в сезон. Но бедствие продолжало усугубляться, и общество в маленьких портовых городах и рыбных гаванях раскололось в отчаянной борьбе между обладателями ненадежного богатства и хроническими бедняками. Владельцы больших судов прибегали ко все более безрассудным и пагубным способам рыбной ловли, чтобы покрыть долги. Люди с маленькими лодками, многие из которых владели более крупными судами во время бума, но потом разорились, наблюдали, как остатки рыбного запаса – их последний шанс добыть себе средства к существованию – расхищались экипажами, имевшими более мощные моторы и широкие сети.
Это породило ненависть и даже насилие. Но это ловушка, из которой нет выхода. Крупные суда должны отправляться ловить рыбу, даже несмотря на то, что запасы ее на грани исчезновения и немногие из них смогут извлечь выгоду: или так, или разорение и эмиграция. Владельцы маленьких лодок всю зиму ставят сети ради нескольких мерлангов или кефалей в день; или так, или голодать. Турецкое правительство небезосновательно спрашивает, почему такие организации, как Всемирный банк, не готовы платить, чтобы восполнить ущерб, который они помогали создавать несколько лет назад.
Но эта история, в виде исключения, свойственна не только Черному морю. Эта трагедия так же близка рыбацким сообществам в Норвегии или в Перу, как и в Турции, ее грубая интрига скрывается за неуклюжим словом “сверхкапитализация”. Правительство поощряет истребление видов рыбы просто для того, чтобы выиграть передышку в социальном давлении. В своем стремлении к популярности государство оплачивает обманутой им категории граждан путешествие, которое начинается с одного рода бедности и неизбежно заканчивается другим. В черноморском регионе Турции это путешествие продлилось около тридцати лет. Теперь люди оказались более или менее там же, откуда начинали, но рыбы больше нет.
Во всех прогнозах насчет будущего Черного моря сквозит ужас. Катастрофа – настолько кошмарная вероятность, что большинство ученых предпочитают ее не обсуждать. Справедливости ради нужно сказать, что многие из них выдвинули убедительные доводы, утверждая, что ее не следует воспринимать всерьез. Этот кошмар – черноморский апокалипсис.
Кошмар этот известен под безобидным названием “переворот”: этот феномен наблюдали и изучали в озерах, которые на глубине аноксичны и насыщены сероводородом. “Переворот” означает внезапное опрокидывание слоев воды, как будто весь баланс давления и плотности, который удерживал более тяжелые водные массы под более легкими пресными массами, полностью изменился и опрокинулся. С “переворотом”, который в некоторых озерах происходит осенью каждый год, отравленная вода из глубины вырывается на поверхность, уничтожая все живое.
Черное море можно определить просто как крупнейшее из всех аноксичных озер. Если бы в Черном море случился “переворот”, это стало бы худшим природным катаклизмом из всех, что поражали Землю со времени последнего ледникового периода, более разрушительным для людей, чем извержение вулкана Тера примерно в 1500 году до н. э., которое уничтожило минойскую цивилизацию, или извержение Кракатау в Индонезии в 1883 году.
Первым сигналом опасности стало бы в этом случае повышение уровня аноксичной воды. Несколько лет назад американские исследователи во время научной экспедиции в Черном море заявили, что верхняя граница ядовитой, лишенной кислорода водной массы поднялась на тридцать метров всего за двадцать лет. Они пришли к выводу, что загрязнение и воздействие обмеления речных потоков на плотность морской воды уже начали создавать условия для необратимой катастрофы.
Возможно, они ошиблись. Российские океанологи сразу же напомнили, что они занимаются измерением уровня кислородной зоны гораздо дольше, чем американцы, и отмечали ее колебания до тридцати метров и вверх, и вниз с тех самых пор, как начали свои исследования примерно семьюдесятью годами ранее. Британский морской эколог профессор Лоуренс Ми, прежде руководивший Координационным центром Черноморской экологической программы Глобального экологического фонда в Стамбуле, посчитал, что реки должны были бы течь в половину своего нынешнего потока на протяжении более ста лет, прежде чем это серьезно повлияло бы на баланс плотности в море. Все это успокаивает: вес научных доказательств как бы намекает нам, что Черное море в ближайшее время не перевернется вверх дном. Однако, как признал Ми, “дискуссия продолжается”. Червоточина страха, тень апокалипсиса проникла в любые разговоры о спасении Черного моря и уже никогда окончательно не покинет их.
