Перелов в турецких водах сократился по простой причине: слишком мало осталось рыбы, нечего ловить. Однако около пяти лет назад между Турцией и Украиной вспыхнула жестокая “война из‑за тюрбо”, унесшая ряд жизней. Запасы камбалы-тюрбо были в результате перелова исчерпаны в южной части Черного моря, и турецкие суда заходили в украинские воды у Крыма, чтобы покупать тюрбо у местной мафии за пачки долларов. Торговля шла полным ходом, пока не появился украинский флот, который вез с собой телевизионщиков, призванных засвидетельствовать его доблесть, и при помощи орудий не потопил несколько траулеров, а прочие конфисковал.
Усилия по спасению Черного моря могут увенчаться успехом. Скромная цель его защитников – вернуться к биологическому разнообразию и качеству воды начала 1990‑х, и она кажется достижимой. Однако здесь есть три великих неизвестных. Одно из них – насколько “грязными” будут постсоветские экономики, когда они возродятся в новой, капиталистической форме. Второе – удастся ли внедрить на Черном море какую‑либо эффективную и всеобъемлющую систему регулирования взамен старых советских сооружений, исчезнувших в конце XX века.
Третье неизвестное – фактор не человеческий. Все конвенции об охране окружающей среды и планы действий спотыкаются о загадки Черного моря, чьи формы жизни, течения, температуры и химические процессы движутся в собственном, постоянно меняющемся танце реакций и циклов. Исследования за две тысячи лет до сих пор дали нам только намеки на рисунок этого танца. Мы знаем, что человеческая деятельность может изменить тональность его мелодии, но мы абсолютно неспособны предсказать его следующее движение. Черное море не только больше, чем созданные им человеческие существа – оно по‑прежнему во всех смыслах для них непостижимо.
Эпилог
Морской музей в Стамбуле, дворец на взморье в районе Бешикташ, стоит рядом с одной из оживленных пристаней парома, на котором жители пригорода ездят на работу через Босфор. Посетителей в музее мало, а часто там нет вообще ни души, кроме билетера. Но глухой шум моторов грузовых судов, идущих через пролив, и гудки паромов сообщают его тишине приветливость.
Здесь хранятся огромные государственные галеры со скамейками на сто сорок гребцов. Здесь есть имперский каяк для гарема, тринадцать рядов его весел заняты манекенами черноусых мужчин в фесках, кушаках и шароварах; киоск на корме для женщин сераля забран толстыми портьерами, обставлен мягкими сиденьями с грудой подушек. По стенам музея стоят в стеклянных витринах модели броненосных кораблей, а в саду находится парк древних корабель- ных орудий.
Рядом с входом, затененная галерами и их выступающими резными носами, лежит цепь. От нее сохранилось только несколько звеньев. Они неровно выкованы из черного металла, каждое звено – метр в длину, выгнуто в форме восьмерки и грубо спаяно посередине. Это все, что осталось от великой цепи, сделанной в VIII веке по приказу византийского императора Льва III Исавра.
Цепь, державшаяся на веренице деревянных плотов или буев, натягивалась поперек входа в Золотой Рог в периоды опасности. Во времена Льва III она сдерживала арабов, а столетием позже остановила нападение кораблей Фомы Славянина, претендовавшего на имперский престол. В XI веке викинг Харальд Суровый, предводитель имперской “варяжской гвардии”, провел свои галеры через цепь, когда бежал с византийской службы, чтобы заявить притязания на норвежский трон.
Харальду было запрещено покидать Город императрицей Зоей, соправительницей Михаила V Калафата, которая приказала его арестовать. В отместку Харальд со своими людьми напал на императора, ослепил его и взял в заложницы Марию, племянницу императрицы. Вот что рассказывается далее в своде саг “Круг земной” о Харальде и его спутниках:
Они направились к галерам верингов и, захватив две галеры, отплыли в Сьавидарсунд [Золотой Рог]. Но когда они приплыли туда, где поперек пролива были протянуты железные цепи, Харальд сказал, чтобы люди на обеих галерах взялись за весла, а те, кто не гребет, перебежали бы на корму, взяв в руки свою поклажу. Тут галеры подплыли к железным цепям. Как только они въехали на них и остановились, Харальд велел всем перебежать вперед. Галера, на которой находился Харальд, погрузилась носом в воду и соскользнула с цепи, но другая переломилась пополам, застряв на цепи, и многие утонули в проливе, иных же спасли.
Таким путем Харальд ушел из Миклагарда [Константинополя] и поплыл в Черное море. Но прежде чем он отплыл от суши, он высадил на берег девушку, дав ей надежную охрану для пути назад
[60].
Цепь снова использовалась в тщетной попытке сдержать натиск крестоносцев в 1203 году, а в последний раз она фигурировала во время последней осады Константинополя османами в 1453‑м. Флот Мехмеда II Завоевателя не смог прорваться через цепь прямым натиском, и султан, приняв командование у своего посрамленного адмирала Балтаоглу, разработал собственный план, как обойти цепь. Раз флот не мог войти в Золотой Рог морем, значит, он войдет сушей. Скат из бревен, уложенных поверх валежника, длиной в две мили был сооружен вверх по горе от Босфора к Бешикташу, и спустя несколько дней греки – защитники города – увидели сквозь бойницы стены ужасное зрелище: верхушки мачт медленно поднимались над гребнем горы к востоку от Золотого Рога. Под барабанный бой более семидесяти турецких боевых кораблей с поднятыми парусами втащили вверх по склону и спустили вниз с другой стороны, пока они не достигли вод Золотого Рога и не пришвартовались под стенами Византия. С этой минуты падение Константинополя, угасание Византийской империи и торжество ислама и Османов были всего лишь вопросом времени.
Правда ли эти черные звенья от той самой цепи, которую приказал выковать Лев Исавр тринадцать сотен лет назад, и тот самый металл, который таранили корабли Харальда на обратном пути в Норвегию? Это кажется маловероятным. Цепи рвутся, железо ржавеет, звенья время от времени приходится менять. И все же это размышление приводит к известной философской загадке: даже если каждое звено за истекшие века было заменено, тем не менее по существу это все та же самая цепь.
Вокруг всего Черного моря, читая его историю, или карабкаясь по его руинам, или говоря с живущими на нем людьми, я вспоминал старую пословицу: “Это топор моего деда. Мой отец снабдил его новым топорищем, а я – новым острием”. Это справедливо по отношению к константинопольской цепи. Но это же справедливо и в отношении этнических идентичностей; это единственный мудрый ответ на любые притязания на то, чтобы “являться” понтийским греком, истинным скифом, казаком, румыном, абхазом, украинцем. У тех, кто лелеет и возрождает свой “родной” язык, обычно есть предки, говорившие на другом языке. Те, кто претендует на “чистую” родословную (в генетическом смысле), все в какой‑то мере полукровки. Даже изолированные горные народы, как абхазы, могли бы обнаружить в своей генеалогии – если бы они могли сохранить и изучить все ветви всех семейных древ на протяжении столетий – греческую служанку, еврейского разносчика, мегрельского торговца скотом, русскую офицерскую вдову, армянского лудильщика, черкесскую рабыню, бандита из восточных аланов, персидского беженца, арабского чиновника. Народы, претендующие на то, что всегда проживали в “нашей” земле, часто, как выясняется, не в таком уж далеком прошлом жили где‑то в другом месте, подобно лазам, татарам или почти всему населению в низовьях Дона.
