До кризиса 2008 года шло много разговоров о глобальных дисбалансах и необходимости повышения потребления странами с торговым профицитом, такими как, например, Германия и Китай. Проблема и сейчас не утратила актуальности, более того, отказ Германии от решения проблемы своего хронического профицита внешней торговли является неотъемлемой частью кризиса евро. Профицит Китая, выраженный в процентах по отношению к ВВП, упал, однако его долгосрочные последствия еще дадут о себе знать.
Общий внешнеторговый дефицит Америки не исчезнет без увеличения внутренних сбережений и более фундаментальных изменений в глобальных механизмах кредитно-денежного управления. Сбережения лишь усугубили бы спад в стране, а изменений в валютной системе и вовсе не предвидится. По мере увеличения объемов своего производства Китай вовсе не обязательно станет покупать больше товаров в Соединенных Штатах. На самом деле, гораздо выше вероятность того, что в Китае вырастет спрос на неторгуемые товары – здравоохранение и образование, что приведет к глубоким нарушениям в глобальных цепях поставок, особенно в странах, которые поставляли материалы китайским производителям-экспортерам.
Наконец, кризис неравенства приобрел общемировые масштабы. Проблема заключается не только в том, что финансовая верхушка получает непропорционально большую долю экономического пирога, но и в том, что блага экономического роста не распространяются на средний класс, при этом во многих странах растет уровень бедности. Равенство возможностей в США теперь не более, чем миф.
Хотя Великая рецессия усилила эти тенденции, они были очевидны еще задолго до ее начала. Более того, я (как и многие другие) утверждаю, что растущее неравенство является одной из причин экономического спада, а также, отчасти, следствием глубоких структурных изменений, происходящих в глобальной экономике.
Экономическая и политическая системы, которые не удовлетворяют нужды большинства граждан, не могут быть устойчивыми в долгосрочной перспективе. Вера в демократию и рыночную экономику будет неизбежно разрушаться, а легитимность существующих институтов и механизмов окажется под вопросом.
Хорошая новость в том, что за последние тридцать лет существенно сократился разрыв между странами с формирующимися и развитыми экономиками. Тем не менее сотни миллионов людей все еще живут в нищете, и лишь незначительный прогресс достигнут в плане сокращения разрыва между развитыми и всеми остальными странами.
В этом отношении большую роль сыграли несправедливые торговые соглашения (включая те, которые подразумевают сохранение необоснованных сельскохозяйственных субсидий), из-за чего сильно снизились цены на сельскохозяйственную продукцию, от которых зависят доходы многих малообеспеченных слоев общества. Развитые страны не сдержали данного в ноябре 2001 года в Дохе обещания создать торговый режим, ориентированный на развитие, а также другого, озвученного в 2005 году на саммите Большой восьмерки в Гленигалсе – оказывать существенную помощь самым бедным странам.
Рынок не может самостоятельно решить эти проблемы. Глобальное потепление является квинтэссенцией проблемы «общественных благ». Для осуществления структурных переходов, в которых нуждается мир, нам необходимо, чтобы правительства заняли более активную позицию, особенно в свете призывов к сокращению государственных расходов, звучащих в Европе и США.
Сегодня, когда мы боремся с кризисом, мы должны убедиться в том, что наши действия не приведут к усугублению долгосрочных проблем. Решение, которое предлагают одержимые дефицитом бюджета и ратующие за сокращение государственных расходов ослабляет сегодняшнюю экономику и подрывает перспективы на будущее. Ирония в том, что в условиях недостаточного совокупного спроса, который является основной причиной ослабевания экономик во всем мире, нам открывается альтернативный путь: инвестировать в наше будущее теми способами, которые помогли бы нам решать одновременно проблемы глобального потепления, глобального неравенства и бедности, а также необходимости структурных изменений.
Неравенство не приговор
[118]
Тревожная тенденция развивается на протяжении последней трети века. Страна, в которой довольно длительный период после окончания Второй мировой войны наблюдался общий экономический рост, начала разваливаться. Это стало особенно очевидно, когда в конце 2007 года грянула Великая рецессия, и экономический ландшафт Америки был изуродован расходящимися трещинами. Как вышло так, что «сияющий город на холме» превратился в развитую страну с самым высоким уровнем неравенства?
Чрезвычайно жаркая дискуссия разгорелась в связи с публикацией важной и на тот момент актуальной книги Томаса Пикетти «Капитал в XXI веке», в которой была озвучена мысль, что радикальный разрыв в уровне благосостояния и доходов между различными слоями общества имманентен капитализму. В этом контексте период стремительно сокращающегося неравенства в течение нескольких десятков лет после Второй мировой войны стоит расценивать как отклонение от нормы.
Однако такое прочтение книги очень поверхностно. Работа Пикетти ценна тем, что дает институциональный контекст для понимания причин углубления неравенства с течением времени. К сожалению, эта часть его масштабного анализа получила гораздо меньше внимания, нежели та, в которой можно было увидеть элементы фатальности.
За полтора года существования моей серии статей «Великое разделение» в New York Times было представлено множество примеров, опровергающих мнение, что якобы существуют некие непреложные законы капитализма. Динамика имперского капитализма XIX века не должна перениматься капитализмом XXI века. Мы не обязаны иметь столь высокий уровень неравенства в Америке.
То, что мы имеем, в действительности является суррогатным капитализмом. В качестве доказательства обратимся к тем мерам, которые были выбраны для борьбы с неравенством: потери мы переложили на общество, но приватизировали прибыль. В условиях совершенной конкуренции прибыль должна стремиться к нулю, по крайней мере, в теории, но у нас есть монополии и олигополии, которые неизменно получают огромную прибыль. Топ-менеджеры получают доход, который в среднем превышает доход простого рабочего в 295 раз – соотношение гораздо большее, чем когда-либо в прошлом при том, что пропорционального увеличения производительности не наблюдается.
Если это не неотвратимые экономические законы привели Америку к такому колоссальному расслоению в обществе, то что же тогда? Ответ очевиден: наши политические программы и стратегии. Всем уже набила оскомину история успеха Скандинавских стран, но дело в том, что Швеции, Финляндии и Норвегии удалось добиться даже более быстрого роста доходов на душу населения, чем в Америке, при этом с большим равенством.
Почему же Америка избрала политику, которая усугубляет неравенство? Частично ответ кроется в том, что Вторая мировая война постепенно стерлась из памяти, а вместе с ней и народное единение. С триумфом Америки в «холодной войне», казалось, не осталось другой экономической модели, которая могла бы серьезно конкурировать с нашей. В отсутствие конкуренции на международном уровне у нас больше не было необходимости демонстрировать, что наша система несет благо всем гражданам.
