Главными же силами, противостоящими либерализму, были традиционная наследственная аристократия, связанная с монархическим истеблишментом, промышленная буржуазия, контролировавшая реальный сектор экономики, а также радикальные элементы в самом широком смысле слова.
Победа США и СССР в 1945 году привела к тому, что традиционная аристократия была оттеснена от непосредственной выработки политических решений, промышленная буржуазия разгромлена, лишена собственности или подчинена финансово-ростовщическому «фиктивному» капиталу, а радикальные элементы нейтрализованы благодаря сговору «красной» Москвы с «империалистическим Западом». В итоге либерализм, опиравшийся, прежде всего, на Соединенные Штаты как на свою геополитическую базу, счел возможным выступать напрямую уже от своего собственного имени.
Однако при этом оказалось, что крайне правое националистическое проявление Либерального клуба в лице европейского фашизма разгромлено, а поражение левого – марксистского – крыла либерализма наметилось – и реализовалось – в течение жизни одного поколения.
Именно в этих – крайне левом и крайне правом – флангах Либерального клуба максимально реализовался проектный потенциал либерализма как крупнейшего «игрока» новой истории. К концу XX века либерализм оказался оголенным, лишенным проектного потенциала, «сведенным к самому себе». Иными словами, к концепции чистого потребления, защищенного аппаратом полицейского государства.
Либерализм, потерпев поражение в обличиях «мифологических субъектов», действующих от его имени, обнаружил свою подлинную природу социального паразита, пытающегося подменить собой механизмы действительного Общества. (Как нельзя лучше это проявилось в самих США, которые благодаря торжеству спекулятивного финансового капитала, сопровождающемуся исчезновением реальной экономики, превратились в крупнейший тормоз технологического и культурного развития для всего мира.)
5. Цивилизационный кризис
Административно-политический триумф Либерального клуба, сопровождающийся его внутренним духовно-интеллектуальным провалом, привел к тому, что финансово-ростовщический капитал окончательно восторжествовал над промышленным во всемирном масштабе, поляризовав глобальную экономику на две взаимодополняющие части: экономику производства и экономику потребления.
Поскольку через ростовщические кредиты все активы оказались в руках у спекулянтов, торговцев «воздухом» и прочих паразитов, мировая цивилизация лишилась свободных ресурсов, необходимых для дальнейшей социальной мобилизации огромных пластов человеческой «периферии».
Никто не собирается вкладывать средства, для того чтобы подтянуть три четверти человечества до уровня глобального мегаполиса, в котором живет пресловутый «золотой миллиард». (В действительности, «золотое» качество этого миллиарда весьма относительно: он крайне дифференцирован.)
Именно поэтому динамика социальной мобилизации глобального общества фактически стагнирует на протяжение последних пятидесяти лет.
Но Либеральный клуб – это паразит, снимающий ресурс именно с экспонентального роста социальной динамики. В условиях стагнации либерализм садится на голодный паек и начинает задыхаться. Именно тогда возникает «новая правая» идея: масштабный демонтаж социальной структуры, сбрасывание с «корабля современности» тех, на развитие кого нет «лишних» средств. (Именно этим объясняется появление на первый взгляд «фантастических» рассуждений о необходимости так или иначе, вплоть до физического уничтожения, избавиться от 90 % нынешнего населения Земли.)
Дело в том, что Общество выделяет избыточную энергию, не только вовлекая в свою орбиту доселе не социализированные архаичные пласты населения, чему в последние двести лет способствовал проектный либерализм, оно выделяет также энергию и при демонтаже уже достигнутого уровня социализации. Так, «советские» либералы, пришедшие к власти в 1991 году, получили огромный приток ресурсов за счет демонтажа такой высоко социализированной структуры, какой было советское общество. Рейганизм и «рейганомика» относятся к тому же порядку явлений: закрытие социальных программ, сокращение образовательных возможностей, упразднение реального сектора экономики, расширение и интенсификация оборота спекулятивного капитала – все это есть социальный упадок, погружающий значительную часть городского населения в «новую архаику», отправляющий массы несостоявшихся горожан в окологородское или сельское пространство, превращающий значительную часть мегаполиса в зону трущоб. При этом выделяется значительное количество энергии, совершенно так же, как при химических процессах распада. Либеральный клуб потребляет эту энергию распада, поскольку как исторический банкрот он не способен уже стимулировать более ничего конструктивного.
Кризис современного либерализма в мировом масштабе – это лицо общего цивилизационного кризиса, это та форма, в которой проявляется агония Общества как такового, его метаисторическая несостоятельность. Когда Фукуяма говорит о «конце истории», он говорит именно о конце либеральной истории, точнее, об утрате Либеральным клубом способности сочинять историю о прошлом и проектировать историю на будущее.
Таким образом, налицо провал амбиций адептов секуляризма, которые намеревались свести истоки исторической драматургии «с неба на землю». Конец истории в данном случае означает не что иное, как возврат коллективного исторического переживания к тем корням, из которых всегда распускался и расцветал глобальный сюжет. Иными словами, после краха либерального секуляризма история возвращается к укорененности в сверхъестественном, а значит, и к возвращению эсхатологического финализма в качестве постоянного привкуса исторического времени. Но это как раз тот самый аспект, который ни Фукуяма, ни иные либеральные мыслители не имели в виду.
3. Конец философии
1. Постмодернизм как светский апокалипсис
Сущность постмодернистского сознания как раз констатирует основное содержание кризиса Либерального клуба, его утрату способности генерировать проект. Постмодернизм и есть отказ от проекта, отказ от «больших нарративов», через постмодернизм либеральное мышление пытается реабилитировать себя, создать алиби для своей духовной импотенции, ошельмовав заранее любой контент, в связи с которым либеральному мышлению можно было бы предъявить претензии.
Однако постмодернизм представляет собой явление гораздо более объемное и серьезное, нежели просто триумф историко-политического абсурда. В нем реализуется фактический конец культуры, точнее, «Культуры», то есть того, что еще недавно казалось наиболее неуязвимой, наиболее нетленной частью человеческого фактора. (Если принять во внимание, что «Культура» представляет собой некий перенос сакральной жреческой традиции в плоскость профанической спекулятивной рефлексии, когда «деятель культуры» получает возможность превращаться в симулякр жреца и лелеять амбиции хранителя и генератора «общечеловеческой духовности», то крах такой «Культуры» становится воистину катастрофой всего того цивилизационного феномена, который определялся термином «современность».)
