Два эти состояния различаются так же, как два состояния моллюска, в одном из которых в его ткани еще не попала песчинка, вызывающая образование жемчужины, в другом же эта песчинка терзает его нежную субстанцию, заставляя выделять ту драгоценную секрецию, которая должна превратиться в перл. В первом состоянии человек есть просто калька с первого творения или того существа, которым открывается великая иерархия вселенной. Это существоархетип, которое в разных религиозных культурах носит имена Денница, Люцифер, Ормузд, Аполлон, единобожникам известно как Иблис, или Сатана. В теологической среде нет вполне окончательного мнения относительно того, принадлежал ли Иблис к сонму ангелов, или же – что скорее – был джинном. Тем не менее, все указывает на то, что это великое существо создавалось как архетипический прообраз всех остальных существ, населяющих миры, в том числе и нас самих. Язычники всегда и по сей день поклоняются ему, считая его богом, по образу и подобию которого они созданы, и называют его «Господом» («Ваал», евр., «Ишвара», санкр.)
Та группа существ, которая перейдет пропасть, разделяющую циклы в новый Золотой век, явно сформирована по образу и подобию своего господина, Князя мира сего, а стало быть, небо и земля, которые они увидят, будут сданы им «под ключ» их сознания.
Они станут хранителями космического закона и именно, чтобы отменить этот космический закон, в их Золотой век явится новый Адам с тем, чтобы начать новую попытку вырвать частицу света из объятий тьмы кромешной. Мохъиэддин ибн аль-Араби приводит на этот счет хадис, впрочем, оспариваемый, в своей книге «Мекканские откровения»: «Вы думаете, был один Адам? Было сто тысяч Адамов!»
Аллах меняет Свое творение собственной волей, и когда хочет, чтобы какая-то вещь была, говорит ей «будь!», и она бывает.
Сатана же для того, чтобы повлиять на творение, влияет на природу человеческого сознания. Он делает это, устраняя одни элементы в человечестве, добавляя другие путем вмешательства, путем войн и геноцидов. Однако самое удивительное – что подмечено еще гетевским Мефистофелем – любые ухищрения сатаны оказываются инструментальными в провиденциальном замысле Всевышнего.
Наследие Кириллова
1. «Сверхчеловек» как главный миф модернизма
В XX веке человечество наглядно доказало, что оно является по преимуществу мифологически ориентированным коллективным субъектом. Парадоксальным образом восточные народы, обитатели архаичных задворок больших колониальных империй, которых западные традиционалисты умиленно превозносили как хранителей сакральной мудрости, вдруг оказались гораздо рациональнее и позитивнее, чем их «белые» наставники по части модернизма. Менталитет национальных буржуазий от Египта до Индии, от Бирмы до Вьетнама удивительно совпадал со столбовыми линиями доктрин Просвещения, рационалистов, веривших в торжество разума и счастье всех человеческих существ, «подписавших» между собой общественный договор.
А вот западный человек, демонстрировавший с конца XVIII века укорененность в воинствующем «банале», развивающий позитивистские и механистические объяснения вселенной, уверенный, что буржуазный комфорт является основным целеполаганием истории, вдруг этот самый западный филистер и обыватель срывает лохмотья осточертевшего разума и поднимает знамя кровавого романтизма, идущего за горизонты всякого рассудочного объяснения.
Мы имеем в виду, разумеется, истребительную Великую войну, столкнувшую в августе 14-го народы Европы в чудовищном жертвоприношении Року. Из огненных смерчей и стальных метелей, в которые трансформировалась цивилизация железных дорог и телеграфов, вышли такие поэты брутального экзистенциализма как Эрнст Юнгер и Селин справа, Камю и Сартр – слева.
Какие бы объяснения экономисты, историки, политологи ни давали причинам внезапно разразившейся мировой войны, ясно, что это всегда останется лишь скольжением по поверхности. В метафизическом смысле всеевропейская бойня являлась восстанием против собственной цивилизации, попыткой выйти за пределы возможного, в конечном счете – коллективным путешествием западного человечества «на край ночи». В этом смысле Великая война радикально отличается от предшествующей ей столетием по-своему не менее грандиозной наполеоновской эпопеи и от последующей через поколение Второй Мировой войны (хотя последняя во многом представляла собой рационализированное продолжение Первой). И наполеоновская «битва народов», и битва Европы с американо-советским (тоталитарнодемократическим) блоком слишком очевидны в своих целях и побудительных мотивах; тогда как – не забудем! – в 1914–1918 гг. спокойно жившие бок о бок народы столкнули между собой их венценосные вожди, которые приходились друг другу кузенами, дядями и племянниками. Феерию этой ярости можно сравнить лишь с братоубийственной рубкой между собой кочевых племен Великой степи, происходящих от общего корня, либо же с враждой горных родов, говорящих на одном языке, поклоняющихся одним и тем же камням и деревьям, но от того лишь более жестоких во взаимоистреблении.
Однако же тут речь идет не о племенах и родах, а о народах метрополий, осознавших свой исторический статус едва ли не как последнее слово человеческого развития.
По нашему убеждению, сущность этого взрыва, наложившего неизгладимую печать на все последующее время вплоть до наших дней, открывается не в сфере политэкономических или социальных учений; Великая война была спровоцирована кризисом западного духа, точнее, «духовности» как женской ипостаси последнего. Эта «духовность» забеременела Сверхчеловеком, которого вынашивала в своем лоне четыреста лет, но в последний момент оказалась неспособна родить, протолкнуть через родовые пути этого сияющего монстра. Первая Мировая как раз и стала «кесаревым сечением», извлекшим наружу младенца, отцом которого был отнюдь не Фридрих Ницше… Сверхчеловек был зачат в лоне Европы на заре Возрождения, и у него с самого начала имелось много претендентов на отцовство: Агриппа фон Неттесгейм и Парацельс, Джордано Бруно и Кардано. Но конечно, главными в этом ряду должны быть упомянуты Марсилио Фичино и Джованни Пико делла Мирандола. Вся эта плеяда «магических гуманистов» оплодотворила европейскую «духовность» железным семенем воли к могуществу, а уже Шопенгауэр, Достоевский и Ницше были только беспомощными интеллигентами, роняющими пенсне и причитающими вокруг вздутого живота согрешившей девушки. На роль повивальных бабок эти мудрецы не сгодились; таковыми стали сербские террористы в замечательном сочетании с династической путаницей начала XX века.
И тем не менее, мы многим, если не почти всем, в себе (в определенном смысле, конечно!) обязаны именно Достоевскому и Ницше. Без этих двух людей нельзя было бы понять, в том числе, и грозовые пророчества титанов Возрождения об Адаме, стяжавшем знание магических возможностей, чтобы встать над видимой вселенной вровень с «Великим существом».
2. «Человеческое достоинство» падшего ангела
XV век в истории Европы как раз и характеризуется утверждением собственно европеизма. «Возрождением» его называют не совсем точно. Якобы после более чем тысячелетнего исповедания иранской солнечной религии, изложенной на языке семитских преданий, Европа принялась оживлять свои греко-римские корни. Но, прежде всего, в эпоху античного Рима и эллинизма Европа не была «Европой». Никому в здравом уме не придет в голову назвать Рим кесарей, даже подмявший под себя всех, от даков до пиктов, Европой. Потому что, хотя Европа – это имя из греческой мифологии, культурное право на него континент приобретает только после великого синтеза всех обитающих на нем племен в метаисторической рефлексии. Именно в XV веке эта рефлексия и обретает свою настоящую форму.
