Это же определяет и природу войн: хотя на первый взгляд между собой воюют вожди, воплощающие суверенитеты своих народов, в действительности война оказывается средством мобилизации населения, причем не только в военном, но, прежде всего, в культурноисторическом и политическом аспектах. Война ведется за то, чтобы сознание, воплощенное в знати, встало в иные, более оперативные отношения к бессознательному, воплощенному в массе. Бессознательное же в социальном смысле представляет собой «сырое время», еще не получившее смысл и не ставшее историей. Знать отнимает это «сырое время» у народа, превращая его в двоякий капитал: роскошь материального и проявленность духовного.
В эту традиционную эпоху насилие, идущее сверху вниз, имеет «мужской» характер: оно открывает пути социально неизведанного и сопряжено с предельным риском авантюры. Исторические лидеры – наиболее подверженная превратностям категория существ.
В Новое время, благодаря кризису верхов и расслоению знати, часть «личностных кристаллов» – персон, обладающих сознанием – отбрасывается вниз. Они начинают в своей борьбе опираться на тех, кого недавно подавляли. Сознание, таким образом, приходит в массы и из проектного становится протестным. Тем самым создается встречный вектор насилия: снизу вверх. Изначально он не может иметь никакого иного оформления, кроме религиозного (в противоположность метафизической и языческой природе насилия, идущего сверху вниз).
В итоге последние этапы мировой истории характеризуются не борьбой сознания против инертного бессознательного (хотя элементы этого никогда вполне не исчезают), но противостоянием двух типов сознания. Это приводит к тому, что в современном социуме насилие становится универсальным и повседневным, а позиция «верхов» (да и сами «верхи») коренным образом перерождается. Вместо риска и авантюры их заботой становится сохранение статус-кво, преемственность и безопасность. Таким образом, насилие «верхов» становится «женским», вырождаясь в бюрократический контроль и полицейскую брутальность. Протестная агрессия снизу, напротив, приобретает мужской характер.
Ближайшее будущее неизбежно сопряжено с ростом обоюдного встречного насилия, под действием которого будут распадаться ложные культурные бренды, фиктивные общности и изжившие себя суверенитеты. В перспективе человечество ждет растягивающаяся на многие поколения гражданская война между глобализмом сверху и глобализмом снизу. В этих условиях понятие «коллективного бессознательного», скорее всего, окажется устаревшим.
Генезис политического насилия в современном мире
Одно из наиболее частотных слов, употребляемых в постсоветской России – это гламурно звучащий термин «элита». Строго говоря, он означает «избранные». Однако, в традиционном обществе еще сравнительно недавнего прошлого господствующие классы отнюдь не были «элитой». Аристократии и даже крупной буржуазии власть принадлежала по праву рождения. Социальное происхождение было тесно связано с особым качеством личности, обладавшей превосходством над другими «от Бога».
Проблема насилия в тогдашнем обществе также стояла иначе, чем теперь. Вопрос о легитимности насилия со стороны монархического истеблишмента по отношению к «вилланам» («подлому сословию») не обсуждался: Богом данное право было совершенно очевидно в традиционной сакральной перспективе. Не ставился также отдельный вопрос о нелегитимности бунта против монарха: для его подавления не нужно было квалифицировать силы бунтовщиков как «незаконные вооруженные формирования».
Насилие тогда было очевидным, прозрачным и концентрированным по месту и времени.
Размытым и вездесущим, при этом сопровождающимся большим количеством юридического и медийного словоблудия, оно становится лишь с выходом на авансцену истории новой группы влияния, к которой, собственно, и относится представление об «избранности». Таким образом, «элита» как новая социополитическая реальность и современное насилие теснейшим образом связаны между собой.
«Элита» есть не что иное, как политически оформленный Либеральный клуб, взятый в самом широком аспекте. Во Франции XVIII века этот клуб начинается с декадентских аристократических салонов, куда проникают Руссо, Вольтеры и иная околомасонская публика разночинного происхождения. Дальнейшее развитие этот клуб получает в революцию 1789 года: адвокаты, торговцы и деклассированные дворяне, рубящие головы представителям традиционного истеблишмента, – это его радикально левое крыло (в те времена), Директория – правое.
В Америке Либеральный клуб уже в XIX веке фактически стал ведущей политической силой, взявшей под свой контроль государство после гражданской войны 1861–65 гг. Именно в Штатах складывается корпус либеральной элиты в ее нынешнем понимании: адвокаты, крупные частнопрактикующие врачи, удачливые мошенники, верхушка интеллектуальной и художественной богемы (в частности, Ральф Эмерсон и другие представители раннего американского романтизма) и прочая подобная публика. Они – а вовсе не представители англо-саксонского протестантского капитала – оформляют мировоззрение американского экспансионизма, замешанного на смеси прагматизма, билля о правах и геополитического мессианства.
В Европе Либеральный клуб полномасштабно прорывается к управлению после Второй Мировой войны. За этим следует фундаментальное перерождение классических европейских «демократий». Если в прошлом политические партии, участвовавшие в парламентской борьбе, были авангардами реальных сословий и отражали в своих дискурсах их интересы, то в новых условиях эти партии становятся просто подразделениями Либерального клуба, которые только имитируют соответствующие дискурсы, формируют бренды, условно связываемые с теми или иными потребностями социальных групп. Парламентское представительство становится виртуальным, публичная политика превращается в театр.
Предвосхищая эту эпоху (а точнее, уже с конца XIX века), насилие и все, что с ним связано, становится излюбленной темой Либерального клуба. Оно разрабатывается в антропологическом и клиническом аспектах (психиатрия в лице таких «новаторов» как Ломброзо и Фрейд с их последователями до сего дня); оно изображается в искусстве (кино и театр); наконец, оно оказывается рычагом в продавливании судебных реформ, изменении законодательной базы и т. п.
Важно подчеркнуть, что Либеральный клуб, стремясь монополизировать насилие через освоение дискурса новой нерелигиозной легитимности, создает для этого светскую квазирелиозную подкладку: общечеловеческие ценности, правозащитная тема, гуманизм, в конечном счете, философия ненасилия. В ход идет все: Толстой, буддизм, модифицированное секулярное «христианство» – все присваивается Либеральным клубом, для того чтобы идентифицировать себя со всем «гражданским обществом» и получить полномочия на одностороннее насилие в интересах упрочения своего политического будущего. Естественным «штабом» мирового либерализма становится США. Таким образом, любые аналоги и филиалы этого клуба повсюду в мире превращаются в центры, лоббирующие американские геополитические интересы.
Разумеется, Либеральный клуб в своем удачном прорыве на мировой политический олимп не отменил, а только потеснил двух других капитальных игроков, участников исторического мэйнстрима. Таковыми являются Традиционный клуб, который, несмотря на тяжелейшие испытания, потрясшие его до основания (две мировые войны и Октябрьская революция), тем не менее, остался на плаву, и сообщество радикалов.
