— Да, я узнал отдаленное сходство с Генри Джеймсом… А в конце было что-то похожее на Гертруду Стайн… Написано неплохо, согласен, но все они превращают науку в какую-то дьявольщину. Ты обратила внимание? В каждой работе ученые выступают в роли плохих парней — они эксплуатируют и мучают бедную Мэри. А в одном случае даже убивают ее.
— Но это неизбежно, когда речь идет о подобном эксперименте. Именно так в первую очередь подумает любой нормальный человек, когда услышит об ужасном положении бедной девушки, с младенчества заточенной в монохромном мире ради удовлетворения любопытства исследователей… Суп готов, садись.
Томатный, с базиликом, сметаной и теплой чиабаттой.
— М-м, вкуснятина. Сразу видно, что не консервы, — говорит Ральф.
— К счастью, я нашла на кухне миксер, — говорит Хелен.
— А сыров-то сколько! — восклицает он, глядя на тарелку.
— Случайно оказались в холодильнике. Что будешь пить? Минералку?
— А пива случайно нет?
Хелен печалится.
— Вообще-то я не держу в доме пива. Я не пью его. Но есть бутылка божолэ, если…
— А почему бы нет? Обычно я не пью вина в середине дня, но сегодня же пятница, черт возьми! К тому же с таким стилтоном просто грешно пить минералку.
Хелен приносит бутылку вина, Ральф открывает ее старомодным штопором и разливает по стаканам.
— За твое здоровье!
— И за твое!
Они некоторое время едят молча.
— Как Кэрри? — спрашивает Хелен.
— Спасибо, хорошо. Как тебе ее роман? Только честно, я ничего ей не скажу.
— Думаю, он очень многообещающий.
— Превосходно. Кэрри как раз нужен какой-нибудь собственный проект, который доставлял бы ей удовольствие… Это божолэ очень легкое, еще? — Он поднимает бутылку.
— Конечно.
Ральф доверху наполняет бокалы.
— А ты сама сейчас над чем-нибудь работаешь?
— Нет.
— Совсем ничего не пишешь?
— Ничего. Кроме дневника.
— Дневника?
— С тех пор как Мартин умер, не могу писать художественную прозу.
— Понимаю. — Ральф отрезает себе еще стилтона. — Значит, ты ведешь записи обо всех нас, да?
— Нет, что ты! — Хелен смущается.
— Ты хочешь сказать, в твоем дневнике нет ни слова обо мне? Мне обидно. — Он улыбается и смотрит ей в глаза.
— Там неизбежно фигурируют люди, которые меня окружают, в особенности если они добры ко мне, как, например, ты и Кэрри, но… — Хелен не договаривает. — Это просто способ тренировки моих писательских мышц. Иначе они совсем атрофируются. Я стараюсь каждый день что-нибудь писать. Все равно о чем.
— Я тоже недавно завел своего рода дневник.
— Правда? — Теперь Хелен заинтересовалась.
— Все началось с небольшого исследования сознания — феномена «первого лица». Хотелось получить побольше материала. Я просто записывал все приходящие в голову мысли на диктофон.
— «Давайте заметим, как, в каком порядке оседают в нашем сознании атомы, давайте обозначим рисунок, который фиксирует в нашем сознании каждый случай, каким бы бессвязным и непоследовательным он нам ни казался»
[6].
— Вот именно. Кто это сказал?
— Вирджиния Вулф.
— Хотя готов поспорить, к ней это не относится. Она сама строила подходящую ей последовательность…
— Возможно.
— …и писала очень изящную, отточенную прозу.
— Да. Но она хотела создать иллюзию.
— А мне хотелось создать что-нибудь реальное, но это оказалось трудным, почти невозможным. Перед тем как произнести хоть слово, мозг очень многое упорядочивает и оттачивает.
— Поэтому ты прекратил эксперимент?
— Нет, я все еще диктую время от времени. Это вошло в привычку.
— И там есть что-нибудь обо мне?
— Да, — отвечает он, не задумываясь.
— Тогда мы квиты. — Она осушает бокал. Ральф тянется через стол, чтобы наполнить его. — Мне хватит, — говорит Хелен. Он выливает остатки вина себе.
— Я рад, что ты пригласила меня. А то я уж было подумал, что ты обиделась.
— За что?
— Ну, после того разговора в моем кабинете…. И потом, на следующий день в Подковах ты меня избегала.
— Я вряд ли поехала бы в Подковы еще раз, если бы избегала тебя.
— Я тоже себя этим успокаивал.
Пауза. Хелен обдумывает сказанное.
— Кофе будешь?
— Да, одну минуту. Хочу допить вино.
Хелен тоже пьет.
— После этого вина я уже ни на что не способна. Завалюсь спать.
— Хорошая идея. Я б тоже не отказался от сиесты, — хитро улыбается Ральф.
— А разве у тебя после обеда нет работы? — так же легкомысленно говорит Хелен.
— У меня скучное заседание комиссии, которое я бы с удовольствием пропустил. Мы пошли бы наверх, в твою уютную спаленку, и повалялись бы там.
Хелен вертит в руках бокал:
— Я же сказала, Ральф, я не собираюсь с тобой спать.
— Ну почему?
— Я не одобряю супружеских измен.
— Значит, ты не считаешь меня непривлекательным. И на том спасибо.
Хелен молчит.
— А вот я нахожу тебя весьма привлекательной, Хелен. По-моему, я даже влюбился в тебя.
— Наверное, ты очень влюбчивый. В Марианну ты тоже был влюблен?
— Ну, это было просто дурачество, я же говорил тебе. Мы как-то раз напились и стали обниматься, а потом превратили это в игру и целовались всякий раз, когда встречались где-нибудь в общественном месте. Мы никогда не говорили об этом. Но самый скучнейший ужин становился от этого веселее. Такие эмоциональные прыжки на батуте. В какой-то момент чувствуешь радостную свободу, а потом спокойно приземляешься. У нас и в мыслях не было идти дальше. Но когда я влюбляюсь, то хочу заниматься любовью. — Ральф прямо смотрит ей в глаза: — И думаю, я неплохой любовник.
— А я думаю, нам не стоит продолжать этот разговор, — говорит Хелен, но не двигается с места.
— Мы поднимемся наверх, снимем одежду, ляжем в твою кровать и будем медленно, с удовольствием заниматься любовью, а потом уснем друг у друга в объятиях и проснемся свежими и обновленными. Об этом никто не узнает.
— Нет.
— Почему? Ты же видишь, как мы нравимся друг другу. Это стало ясно в первый же вечер у Ричмондов, как только я тебя увидел. Ошибиться невозможно. Внезапное оживление и радость от присутствия такого очаровательного человека… Ты тоже это почувствовала, не смей отрицать. За ужином я несколько раз ловил твой взгляд.
