Хелен рассмеялась:
— Просто не верится.
— Мне тоже, к сожалению, — улыбается Ральф. Самообладание возвращается к нему.
Оставшихся утят постепенно прибивает к берегу, и бойскауты вылавливают их сетью и уносят. Толпа зевак редеет. Подходит Кэрри и просит Ральфа пойти с детьми и купить мороженое, он послушно отходит.
— И нам тоже принеси, — кричит она ему вдогонку.
— Какое?
— Сам выбери, удиви нас чем-нибудь.
— Но это же Буртон, Блонди, — говорит Ральф, — в этом деревенском магазинчике только фонарики в фольге да эскимо на палочке, тут тебе не «Говард Джонсон».
— Знаю, принеси любое, — отзывается Кэрри. Потом поворачивается к Хелен: — Знаешь, когда я вспоминаю родину, то больше всего скучаю по мороженому.
По дороге Ральф встречает Стюарта Филлипса и Марианну: они дают указания бойскаутам, а те складывают пластиковых уточек в картонные коробки.
— Привет, Стюарт, не знал, что ты еще и наставник бойскаутов.
— Я у них вожатый по компьютерным наукам, — смеется Стюарт.
Ральф отзывает Марианну в сторону.
— Оливер только что спросил меня о карте «Сэйнзбери». Что он имел в виду?
— Он назвал тебе номер моей карты?
— Да.
— Это его любимый трюк для публики.
— А я решил, что он намекает на ту автостоянку, где нас застукал.
— Оливер не умеет намекать, — говорит Марианна.
— Он сказал что-нибудь Джасперу?
— По-моему, нет.
— Слава богу… Как ты вообще, Марианна?
— Спасибо, хорошо. — Она смотрит мимо Ральфа на бойскаутов.
— Ну ладно, я пойду. Мне еще мороженое надо купить.
— Самое лучшее — в «Митчелле». Вверх по улице, потом направо.
— Спасибо, может, купить бойскаутам?
— Нет. Я уже пообещала им коктейль.
— Ладно, — говорит Ральф и удаляется.
Хелен и Кэрри присаживаются на скамью у реки, в тени большого дуба. Все зрители шоу уже разбрелись.
— В прошлую пятницу… — начинает Кэрри.
— Не нужно ничего объяснять, Кэрри.
— Но тебе же интересно, что произошло?
— Это не мое дело.
— Ну, может, и так, но я хочу, чтобы ты кое-что знала.
— Я ничего никому не говорила и не собираюсь рассказывать.
— Я знаю, что ты не скажешь, Хелен. Ты не сплетница, а писатель. Ты собираешь всю грязь, а потом используешь ее в своих романах.
Хелен бросает взгляд на Кэрри, словно пытаясь догадаться, к чему она клонит.
— Если ты об этом беспокоишься, то уверяю тебя…
— Нет, что ты, — улыбается Кэрри, — ты же сказала мне тогда в бассейне, что никогда не написала бы того, что расстроило бы твоих знакомых.
— Да уж.
— Но в тот раз я была не до конца откровенна с тобой. Я сказала, что доверяю Мессенджеру и знаю, что он не станет заигрывать с молодыми выпускницами, и это правда. Он слишком умен, чтобы попасться в эту ловушку. Я верю ему, но только в этом, а в остальном… Я точно знаю, что у него есть женщины на стороне.
— Откуда?
— Инстинктивно. Например, когда он требует секса сразу же после очередной поездки. Он пытается показать, что соскучился по мне. Это самый верный знак.
Хелен улыбается.
— Нужны более веские доказательства.
— И они есть. Иногда его сотрудники, с которыми он ездит на конференции, рассказывают о его похождениях своим коллегам или их женам. Потом это доходит до меня. Иногда я получаю анонимные письма. Возможно, их пишут сотрудники, которые ненавидят его, или женщины, которые ненавидят меня, или же те, кто ненавидит нас обоих. На самом деле, на кампусе слишком много зависти и злости. Когда недавно в «Частной жизни» намекнули, что Ральф — бабник, анонимные доброжелатели прислали мне несколько вырезок. А вдруг я ее не читала? Я даже обнаружила одну вырезку в моей кулинарной книге, куда ее, по-видимому, вложил какой-то добрый друг на одной из наших вечеринок.
— Какой ужас! — бормочет Хелен.
— Главное — никому не показывать вида, что ты расстроена или получила письмо. Не надо обращать на него внимания. Зачем доставлять им удовольствие?
— Порой это бывает сложно, — говорит Хелен.
— Однажды мне прислала письмо женщина, с которой он переспал в Австралии. Написала сама и даже назвала свое имя. Женщина утверждала, что ее использовали, и жаждала отмщения.
— Что же ты сделала?
— Порвала письмо.
— И не поссорилась с Ральфом?
— Какой смысл? Он не собирается меняться, а я не собираюсь с ним разводиться. Мы — хорошая команда. Он — прекрасный отец, и дети будут очень страдать, если мы разведемся.
— Не думаю, что смогла бы все это терпеть. Я уверена в этом, — говорит Хелен.
— Я сразу дала понять Ральфу, что не потерплю ничего подобного в собственном доме, включая университет, да и весь Челтнем. Я не говорила об этом напрямик, но он все понял. Потом мне показалось, что наше соглашение носит односторонний характер: почему у меня самой не могло быть никаких приключений? Все дело в том, что я не разъезжаю по заграницам, не встречаюсь с издателями и не мотаюсь в Лондон на съемки телепередач. Но вот на горизонте появился Ник. У нас оказалось много общего: история живописи, антиквариат, дизайн. Мне с ним хорошо. Он очень добрый и внимательный. Всегда предугадывает мои желания и исполняет их. Когда Ник захотел пойти дальше дружеских отношений, я спросила себя: «А почему бы и нет?» Мы встречаемся уже больше года, и ты первая нас застукала. И слава богу. Мы потеряли бдительность.
— А ты в курсе, что его называют «голубым»?
Кэрри смеется.
— Да, мы с Ником не раз смеялись над этим. Всё гадали, кто же начал распускать сплетни — сам он, разумеется, этим не занимался. Хотя и не собирается опровергать все эти бредни, Ральф в них верит, а нам это на руку… Нет, Ник не гей, хоть в молодости и не мог определиться с ориентацией. Знаешь, эти английские школы для мальчиков… Он любит, когда его шлепают. А в остальном — совершенно нормальный мужчина.
— Любит, когда шлепают? — У Хелен округляются глаза.
— Да, и знаешь, меня это тоже немного возбуждает. Приятно иногда занимать активную позицию, для разнообразия.
— Понятно, — говорит Хелен.
Кэрри смеется:
— Ты в шоке? Это же просто игра.
— Да нет, я не в шоке, просто… удивлена.
— А как же та сцена в «Глазе бури», с веревкой и масками?
