О-о, возможно, я заменила в списке контактов в своем телефоне слово «Букс» на слово «мама». Это могло произойти, скажем, в течение последнего получаса — то есть незадолго до того, как я сюда пришла.
— Вы нехорошо выглядите, Джулиус, — говорю я. — Наверное, вам лучше присесть.
Дикинсон делает шаг назад, подальше от моего телефона и меня, и снова упирается задницей в свой стол. Он напряженно о чем-то размышляет — видимо, анализирует наш разговор, выискивает то компрометирующее его, что мог услышать Букс, пытается понять, сможет ли он истолковать этот разговор подходящим для него образом и выйти сухим из воды, если станет попросту все отрицать.
Наконец ему, похоже, становится понятно, что этот раунд он проиграл. Он сказал уж слишком много такого, что может его дискредитировать. Он вполне смог бы выйти сухим из воды, попросту все отрицая в ответ на обвинения какого-то там аналитика, но в данной ситуации ему придется иметь дело с Буксом, а тот — любимчик директора. Приняв все эти обстоятельства во внимание, Дикинсон, видимо, решил, что такое противостояние ему не по плечу.
— Вы не можете так поступить, — бормочет он, но, похоже, сам себе не верит.
— Мы уже так поступили, — говорю я. — А теперь присаживайтесь, Джулиус, и я объясню вам, что теперь будет происходить.
44
Мы с Буксом выходим из здания Эдгара Гувера. Улица затянута легким туманом. Мы молча направляемся к его автомобилю, все еще находясь под впечатлением от нашей небольшой шалости. Буксу не очень-то понравилась идея организовать подслушивание разговора заместителя директора ФБР, но я убедила его в том, что если Дикинсон собирается приставать ко мне с неприличными предложениями — а я была уверена, что собирается, раз он назначил мне встречу в самом конце рабочего дня, — то единственным выходом было попытаться действовать по принципу «клин клином вышибают».
— Ну и ублюдок же он!.. — говорит Букс после того, как мы отошли довольно далеко от здания Эдгара Гувера. — Я, конечно, знал, что он мерзавец, но что до такой степени… Ну и ну!
— Нам, наверное, следовало попросить большего, — говорю я. — Наверное, мы могли добиться большего.
Мы сворачиваем к парковке на северо-западном участке Десятой улицы, радуясь тому, что скоро укроемся в автомобиле от усиливающегося дождя. Букс не любит дождь. Никогда не любил. Снег — это для него не проблема. Жара, когда пот градом, или же холод, от которого стучат зубы, — и то и другое он вполне может выдержать. А вот попадать под дождь он очень не любит. Ему не нравятся мокрая одежда и влажные волосы. Он воспринимает это как какой-то бардак. Я же, наоборот, обожаю запах и вкус дождя и ощущение капель на своем лице, люблю запах тумана, появляющегося после дождя, мне нравится чувствовать, как между пальцами ног проскальзывают мокрые травинки, когда я иду босиком по влажному от дождя лугу. Возможно, природа-мать пыталась указать нам с Буксом на нашу с ним несовместимость.
— Мы вообще-то порядочные люди, ты помнишь об этом? — говорит он. — Что мы попросили, так это только то, чего на данном этапе вполне заслуживаем. И не более того. Я не меньший, чем Дикинсон, противник растранжиривания ресурсов ФБР, Эмми. Твое расследование будет проводиться имеющимися силами, и если оно не даст вообще никакого результата, мы не сможем заставить Дикинсона продолжать выполнять наши условия.
Он прав, но… но для меня было огромным удовольствием накинуть аркан Дикинсону на шею и смотреть, как этот тип извивается. Меня подмывало потребовать у него много чего: помещения получше, более высокую зарплату, премии, но рядом со мной находился Букс — голос разума, способный умерить мои аппетиты.
«Он всегда так поступал, — мысленно напоминаю я себе. — Он всегда сглаживал твои острые углы. Он был якорем, брошенным в воду, когда ты качалась вверх-вниз на волнах».
— Возможно, это твой последний шанс, — говорит мне Букс. — Поэтому давай надеяться на то, что это сработает.
Мы садимся в его машину — а это новенькая «хонда» седан — и едем в Вашингтонский национальный аэропорт имени Рональда Рейгана, чтобы опять вылететь в Чикаго.
45
«Сеансы Грэма» Запись № 11 10 сентября 2012 года
Этим вечером я за рулем — возвращаюсь к себе домой. Это долгая и скучная поездка с бесконечными участками, где нет ничего интересного, — просто хорошо освещенное шоссе и темнота с обеих сторон. От этого можно впасть в уныние, скажу я вам.
Вы… вы знаете, почему я делаю это? Почему я записываю свои мысли для вас? Я делаю это потому, что вы думаете, что знаете меня, но на самом деле это не так. По-настоящему вы не знаете никого. И я могу вам это доказать.
Возьмите в качестве примера себя. У вас есть мысли, о которых никто не знает, не так ли? Мысли, которыми вы не делились ни с одним человеком — даже с вашим близким другом или вашим отпрыском. В общем, ни с кем. И иногда это даже больше, чем просто мысли. Это действия, которые вы совершаете.
Вы можете быть самым щедрым и любящим отцом и самым доброжелательным из людей, но если ваши приятели узнают про фотографии развратных азиатских девушек, которые вы скачивали на свой компьютер, то они будут помнить о вас прежде всего то, что вы сексуальный извращенец, а потому вам лучше держать это в секрете. Вы можете быть верной женой, которая никогда не обманывает своего мужа, но если он узнает, что вы гладите себя, стоя под душем, и при этом думаете об одном известном вам директоре школы или какой-нибудь кинозвезде, его мнение о вас изменится — а потому скрывайте это.
Вы не делитесь ни с кем такими мыслями, потому что боитесь, что ваши крайности станут для окружающих вашими главными характерными особенностями и что люди позволят этим маленьким слиткам перевесить все, что помимо этого они знают о вас, — то есть тот имидж пристойного человека, который вы себе так старательно создавали. Поэтому вы прячетесь. Вы надеваете маску. Но разве вы не понимаете, что ни один человек по-настоящему вас не узнает, если ему не будет известно о ваших крайностях? Если все то, что знают о вас люди, представляет собой лишь хлипкую, гладкую массу без острых краев, являющихся проявлением сильных сторон вашей личности, то у людей не может сложиться целостное представление о вас — им будут видны лишь отдельные штрихи.
Вы, наверное, думаете, что вы уникальный, не так ли? Вы думаете, что вы единственный, кто скрывает какие-то свои особенности, да? Нет, вы, конечно же, не единственный. Все скрывают какие-то свои особенности. Всем окружающим вас людям присущи либо садистские наклонности, либо повышенное сексуальное влечение, либо они поддаются тем или иным слабостям. Они скрывают все это внутри себя, они прячут все это за своими костюмами «Армани», изысканной косметикой, теплыми улыбками и вежливым смехом. По-настоящему вы не знаете никого в этом мире, кроме, возможно, самого себя.
Вот почему я рассказываю вам все о себе. Я хочу, чтобы вы знали, какой я. Хочу, чтобы вы знали все. Вам ведь известно о моих крайностях, не так ли? Вам известны мои секреты. Являются ли они моими главными характерными особенностями? Может, вы так считаете, но это неправильно. Я — нечто большее, чем все то, что вы про меня знаете. Это еще не весь я.
