— Выпейте по стаканчику горячего какао, — предлагаю я. — Мэри приготовила его для вас.
— Это очень любезно с ее стороны, — сказал тот, кто сидит за рулем, парень по фамилии Мак-Клауд. — Пахнет замечательно.
— Спасибо вам за все, что вы делаете, — говорю я.
Теперь я беру в руки по стаканчику, оставляя тарелку на капоте их автомобиля, и иду вниз по подъездной дороге ко второму автомобилю.
Уже подходя к нему, я замечаю, что рядом с ним стоят не два, а три человека.
109
Я инстинктивно замедляю шаг, хотя при движении вниз по такому крутому склону сделать это не так-то просто: мне ведь невольно приходится делать большие шаги, чтобы сохранить равновесие. Мои глаза привыкают к темноте, и я начинаю различать черты лица третьего человека, стоящего рядом с Денни Сассером и агентом Гетти.
Они все трое смеются и оживленно жестикулируют. Заметив меня, Денни поворачивается в мою сторону.
— Эмми, — говорит он, — ты, конечно же, помнишь Джима Деметрио.
Джим Деметрио. Ну конечно помню. Бывший агент ФБР, который уволился год назад и живет в Питтсбурге. Именно он и позволил нам разместиться в своем загородном доме. Денни еще сказал про него, что он — один из лучших специалистов по составлению психологического портрета серийного убийцы из всех, кого он, Денни, знает.
— Рада снова с вами встретиться, — говорю я.
— Как вы устроились?
— Прекрасно, — отвечаю я. — Еще раз спасибо.
Вспомнив наконец-то о двух очень горячих стаканах, которые я держу в руках, я ставлю их на капот автомобиля.
— Горячее какао для наших охранников, — говорю я.
— Как она держится? — спрашивает Деметрио, показывая рукой в сторону дома. — Свидетельница. Она напугана? Нервничает?
— Она в порядке, — отвечаю я, произнося эту короткую фразу покровительственным тоном.
— Хм. Это хорошо.
— Послушайте, — говорю я, — а давайте я вас сфотографирую всех вместе, хорошо? — Я подношу свой смартфон к глазу. — Просто на память.
— О-о, мне не нравится разглядывать свои фото, — говорит Деметрио. — Они напоминают мне о том, каким старым и немощным я уже становлюсь.
— Старым, немощным и богатым, — добавляет Денни.
— Да ладно вам! — говорю я. — Встаньте рядом, и я вас разок сфотографирую.
— Нет, вообще-то мне уже пора, — произносит Деметрио. — Возможно, я еще заеду попозже, чтобы пообщаться с вами. Всего хорошего.
Джим Деметрио заскакивает в свой модный спортивный автомобиль и уезжает.
— Спасибо за какао, — говорит Денни. — Пахнет превосходно.
Но что-то другое сейчас пахнет отвратительно.
Я иду обратно по подъездной дороге, чувствуя, как в мою кровь устремился адреналин. Я набираю номер телефона Софи, хотя у них там уже за полночь. Но я сомневаюсь, что она сейчас спит.
— Алло, — отвечает она.
— Софи, — говорю я, тяжело дыша, — мне нужно, чтобы ты очень-очень быстро навела справки об одном человеке.
110
Проходит еще один час. Я всматриваюсь через окно кухни в темноту, но не вижу ничего, кроме звезд, усыпавших небо. Везде тихо и спокойно.
— Что случилось? — слышу я голос Мэри.
Она сидит в гостиной на диване со своим экземпляром записей «сеансов Грэма».
— Ничего не случилось, — отвечаю я.
Однако каким-то непонятным образом я чувствую, что что-то все-таки случилось. Мои органы чувств обострены и фиксируют все — каждое чириканье птицы, каждый шелест листьев, каждое завывание ветра, каждое поскрипывание деревянных конструкций дома.
— Вы не выпили свое какао, — говорит она. — Оно уже остывает.
— У меня вообще-то аллергия на какао, — говорю я ей и улыбаюсь. — Просто не решалась вам об этом сказать.
— Жаль, — говорит она. — Тогда я приготовлю чай.
— Не надо, не беспокойтесь.
— Пустяки. Не забывайте, что я вечно чем-то занятая пчелка.
Мэри вскакивает с дивана и идет в кухню. Она наливает воду в чайник и ставит его на плиту.
— Спасибо, — говорю я. — Возможно, выпить немного чая мне не помешает.
Она сжимает мою руку.
— Вы уверены, что с вами все в порядке? Похоже, вы нервничаете даже больше, чем я.
Я ничего не отвечаю. Она уходит в свою спальню.
Я снова всматриваюсь в окно кухни. Вода в чайнике начинает закипать. Наверное, не стоит нервировать Мэри. Она и так уже вся извелась.
Она возвращается в гостиную и, забравшись на диван и свесив одну ногу на пол, снова берет в руки листки с записями «сеансов Грэма».
— Эти записи — какая-то чушь, — говорит она. — Но я не вижу в них ничего, что показалось бы мне явной ложью, если не считать того, что он похвально отзывается о моей внешности.
Издалека доносится звук, похожий на выстрел. Хлопок в глушителе какого-то автомобиля? В любой другой ситуации я даже не обратила бы на это внимания, но сейчас…
Я осторожно иду к входной двери. В этот момент раздается треньканье, а за ним — скрип металлических колесиков. Кукушка сообщает мне, что уже десять часов вечера, своим кукуканьем заставляя меня дернуться и едва не вызвав у меня сердечный приступ.
— Черт бы их побрал, эти дурацкие часы! — говорю я. — Как вы думаете, кто-нибудь расстроится, если я сорву эту штуковину со стены?
Мэри хихикает:
— А мне нравятся часы с кукушкой. У нас висели такие, когда я была ребенком. От кукушки я получила свое прозвище.
— В самом деле? Прозвище?
Стараясь изо всех сил казаться непринужденной, чтобы не тревожить Мэри, я смотрю поверх ее головы через окно на покрытую гравием площадку для парковки, но там все так, как и должно быть: автомобиль федеральных маршалов стоит на отведенном ему месте, его двигатель тихонько работает на холостых оборотах, фары светят в сторону дома…
Вроде бы все хорошо.
Но тем не менее я подхожу к кухонному окну и пытаюсь выступать в роли часового, хотя снаружи находятся четыре вооруженных охранника, у которых есть доступ к камерам видеонаблюдения и от которых гораздо больше толку, чем от меня. Я возвращаюсь в гостиную.
— Всего лишь дурацкое прозвище, — говорит Мэри. — Вы помните песенку «Кукарача»?
— Что? — спрашиваю я, резко поворачивая голову.
Снова посмотрев поверх ее головы через окно, я осознаю, что что-то произошло. В свете плафона в автомобиле федеральных маршалов видно, что Мак-Клауд сидит за рулем абсолютно неподвижно, положив голову на руль. Его напарник, прислонив голову к стеклу на пассажирской дверце, тоже сидит абсолютно неподвижно.
