Только вот заслуживает ли даже самый эгоистичный мальчик на свете оказаться в положении, из-за которого Дакрос половины волос лишился, а Джеффрос до сих пор еле ходит, не оправившись от ранения?
Но на самом деле вопрос был в том, Предопределено ли Нику стать следующим корифонским императором. Обычно, если что-то Предопределено, это очень сильно чувствуется – и очень сильно чувствуется, если наоборот. А я в тот момент вообще ничего не чувствовал. Внутри была лишь пустота и усталость.
А катись оно все, думал я, вызвав лифт. Ник был дорог Мари. Достаточно было увидеть, как она заботилась о нем за завтраком, чтобы понять, как он ей дорог. Я немного подумал об этом. Мари и Ник не знали, конечно, что они единокровные брат и сестра, но все равно были большие друзья. И Мари, разумеется, не хотела бы, чтобы Ника обрекли на неизбежную безвременную смерть, когда империя развалится у него в руках. Значит, таково будет и мое решение. Что бы там ни было Предопределено, я должен уважать желание Мари. Жаль только, я понятия не имею, как этого добиться, думал я, когда лифт остановился на пятом этаже.
Только тут я понял, что поехал не туда. Ну и ладно, спускаться обратно ни к чему. Закажу себе кофе в номер. Скандал, который я недавно учинил внутри узла, похоже, привел к тому, что все снова стало примерно как в четверг. Номер 555 оказался теперь совсем недалеко по коридору. Я пошел туда.
Когда я открыл дверь, на меня пахнуло густым ароматом кофе. Горела уже восьмая пара свечей. Перекошенный пейзаж в дальней дали, куда они вели, был серый и пасмурный и совсем туманный – однако же он был. На полу у ванной расположились Уилл и Цинка, как раз собравшиеся плотно позавтракать.
– По части заказать еду в номер Цинка просто виртуоз, – сообщил Уилл с набитым ртом – он только что откусил большой кусок круассана. – Раздобыла нам всякой всячины, которой даже в меню нет.
– Я заказала тебе оладьи и бекон, – сказала Цинка. – Садись, ешь и рассказывай. Кто-то опять полез в узел. И все? Говори.
Я сел и жадно принялся за еду и питье – и все им рассказал. В разгар всего этого проснулись мои квачки. Они вынули из-под крыльев великолепные головки почти что цвета индиго, увидели меня, увидели пищу, расправили темно-синие крылья и спорхнули на ковер. А потом весьма и весьма осмотрительно обошли дорогу по стеночке у двери и учтиво подошли за своей порцией круассана.
– Какие умные эти птицы, – с уважением произнесла Цинка. – Ну да, ведь они побывали в Вавилоне. Не знаю, Руперт, что тебе посоветовать по поводу Ника. – (Тут все мы в очередной раз покосились в сторону постели, но Ник спал себе и спал – сейчас он лежал на спине и тихонько посапывал.) – Вряд ли он добьется успехов на троне.
Мы снова внимательно рассмотрели спящего Ника. Цинка и Уилл разом тихонько покачали головами. Похоже, они знали, что это невозможно, хотя бы благодаря своим прорицательским способностям. Цинка нахмурилась и щедро намазала мармеладом тост с корицей.
– Не знаю, как вы, – проговорила она, – но у меня предчувствие, что у Ника на самом деле совсем иное призвание.
– Хорошо, что хотя бы ты так думаешь, – мрачно отозвался я.
Цинка скормила тост квачкам, и те приняли угощение, всячески выразив восторг.
– Можно опередить Дакроса и наложить на Ника гейс, – предложил Уилл.
– Ой, да ладно тебе, Уилл! – поморщилась Цинка. – Ничего хорошего из этого не выйдет – только настроим против Руперта всю Верхнюю палату.
Я-то считал, что ничего лучше никто пока не предложил. Но промолчал – и сказал только:
– Дакросу все равно кто-то нужен.
– Ну так пусть сам и правит, – сказал Уилл. – У него большой опыт. Если не оставить ему альтернативы…
– Он больше не захочет иметь со мной дела, – сказал я.
– Ой, а лицо-то какое у тебя стало довольное! – рассмеялась Цинка. – Бедный Руперт. Никто не хочет отвечать за Корифонскую империю. Но Корифонская империя хочет получить Жанин и Грэма – и я за то, чтобы получила. Давайте составим план.
Ближайшие полчаса мы посвятили планированию. И разработали – как нам казалось – идеальный, надежный план, как выдать Дакросу эту парочку к шести. Потом Цинка сказала, что ей надо поспать. Уилл сказал, что сходит в свой «лендровер» позвонить Карине и предупредить, что он задержится здесь по крайней мере до вечера. Меня оставили одного. Я сел в мягкое кресло – на каждом колене по общительной квачке – и стал ждать. По-моему, я больше уже ни о чем не думал. По-моему, я больше ни на что не рассчитывал. Я сидел и глядел на пейзаж, который все сильнее заволакивало туманом, в конце двух рядов из огарков. И ждал.
Уилл не спешил возвращаться. Говорит, что тогда его вдруг охватило непреодолимое желание размяться и он пошел погулять к реке. Восьмая пара свечей уже почти догорела, а его все не было. Я смотрел на них в тревоге. С порога тянуло легким сквозняком, и одна свеча, что бы я ни делал, горела быстрее другой. Семнадцатую свечу придется зажечь гораздо раньше последней, и одному богу известно, что из-за этого будет! Чтобы уберечь ту свечу, которая горела быстрее, я нагнулся, прикрыл огонек ладонью и применил все известные мне чары, чтобы замедлить горение. И так сосредоточился, что не услышал шаги. И вообще ничего не услышал. Просто поднял голову и увидел, как на гребне холма показалась Мари.
Это была прежняя Мари – во всем. Она снова стала нужного цвета, только бледная, и волосы у нее опять были каштановые и даже, наверное, стали еще растрепаннее. И словно бы гуще – они обрамляли ее маленькое серьезное личико пышной копной, торчали в стороны крупными локонами и мелкими завитками, а она шла себе, напряженно склонившись над крошечным горящим огарком в руке. И еще в одном она была прежняя Мари: почему-то сейчас на ней была та самая ужасная лоскутная юбка и кофта, в которых я увидел ее в первый раз, и большие мягкие башмаки, напомнившие мне тех детей на холме. И даже ногти у нее снова отросли длинные и острые. Она держала ими огарок за самый кончик.
И при всем при том это была совершенно новая Мари. Трудно сказать, в чем дело, но я тут же понял, что с Мари произошла та же перемена, что и с квачками. Нет, она не стала старше. И не стала ни больше, ни крупнее. Нет – но возникало такое чувство, словно раньше она не заполняла собственные контуры. А теперь заполняла. И еще крошечная-крошечная перемена состояла в том, что теперь она была в своих ужасных обносках очень красивая. Поразительно красивая.
Когда я увидел все это, Мари подняла глаза и увидела меня. И по лицу ее разлилось выражение, которого я прежде никогда у нее не видел, – чистая радость. Наверное, до этого она ни разу в жизни не была по-настоящему счастлива. А теперь была – потому что увидела меня.
Я забыл об осторожности. Я забыл, как опасно вторгаться в собственную волшебную конструкцию. Квачки, возмущенно заквохтав, слетели у меня с колен, когда я с низкого старта бросился вперед между рядами свечей. Я обхватил Мари обеими руками, прижал ее к себе, как бешеный, крепко-крепко и закружил по комнате. Ее огарок погас и улетел куда-то в сторону. Я услышал, как она смеется. Все остальное было не важно. Темный пейзаж мгновенно исчез – между двумя безумными оборотами. Когда я поставил Мари на пол, осталось лишь два ряда подсвечников в потеках воска. Свечи у двери тоже погасли.
