Впервые это произошло в семнадцать лет, и не будет преувеличением сказать, что тогда разрушилась ее жизнь. Встреча с дном, если даже удается после нее выжить, навсегда оседает на сердце каким-то налетом. Доверие к жизни если и не переламывается, то подрывается. И все-таки тогда она была юной и не потеряла надежд. Второй раз случился в сорок семь лет, когда ей отказали в должности заведующей кафедрой, так как она якобы выпивала. Коллеги, с которыми она обедала и ездила в командировки, устроили против нее сговор и подали декану письменную жалобу. Подняться после такого было почти невозможно. И все-таки она это сделала. Выжила. Как выживала всегда, как намеревалась выжить и теперь. Мать называла ее пробкой, она поднималась всегда со дна. Возможно, именно это свойство заставило ее отчистить половицы от высохшей рвоты, выбросить старые блокноты, бумажки и вырезки из газет в мусорный мешок, запустить стирку. Постелить новое белье, распахнуть окна, натянуть резиновые перчатки, чтобы горячая вода не ошпарила пальцы во время мытья посуды. Помыть зеркала, убрав с них всю пыль и жирные отпечатки пальцев, уксусной водой отдраить ванну. Если у нее дома спрятано еще какое-нибудь орудие убийства, то она хочет найти его, не откладывая в долгий ящик. Возможно, под грудой грязного белья лежит труп.
Эстер стояла на коленях, отмывая паркет за креслом, и абсолютно все – испарина, выступившая у нее на лбу, ее перемещения по полу, движения руки – напоминали ей об одной истине: у нас, людей, есть лишь одна общая черта – одиночество. Окружающие помогают тебе только тогда, когда им это ничего не стоит. Кто-то придет и спасет тебя, когда тебя совсем не требуется спасать.
Она написала следователю Кернеру сообщение о звезде на косяке и о том, что она больше не чувствует себя в безопасности дома. Однако она начала сомневаться в том, что он сумеет что-нибудь с этим сделать.
Конечно, нет. Ей придется самой принимать меры.
А, Эстер ди Лауренти. Ну вот мы и вступили в открытую переписку.
Вообще-то такого намерения у меня не было. Но ладно, будет еще главка к твоему «труду»:
Ты называешь меня глупым. Позволь вернуть это обвинение тебе. Я знаю, кто ты. А ты по-прежнему не догадываешься о том, кто я.
Позволь дать тебе подсказку. Словами более талантливого поэта, чем я:
Всем сердцем я люблю детей-лгунов и хулиганов,
Детей-воришек, забияк, задир и грубиянов.
От взрослых видят лишь они тычки и наказания.
Но никогда, но никогда – любви и понимания!
[21]
Теперь поняла?
Сингильд Патурссон была самым старым человеком, которого Анетте когда-либо встречала; такая сгорбленная, что пребывала скорее в горизонтальном положении, чем в вертикальном, с лицом, изрытым морщинами, как дубовая кора. Она оказала ей вполне дружелюбный прием в небольшом деревянном домике, пристроившемся на склоне холма на окраине Торсхавна, и, стоя между массивными шкафами, варила в кастрюльке кофе. Время от времени она, напрягая шею, выглядывала из своего панциря с сахарной улыбкой, ассоциирующейся с гораздо более юными поколениями, а ей было как минимум восемьдесят пять. Вероятно, Йальти был очень поздним ребенком.
Анетте вытянула ноги под низковатым обеденным столом и благодарила судьбу за то, что была цела и невредима. Посадка в аэропорту Торсхавна происходила при сильном ветре и была ужасающе жесткой, к тому же Анетте приспичило облегчиться, а туалет был закрыт из-за турбулентности. Фарерскому коллеге, присланному встречать ее в аэропорту, пришлось ждать у дамской комнаты в зале прилета, пока Анетте придет в себя. Когда они наконец тронулись с травянистого пригорка, Анетте испытала облегчение во всех смыслах.
Дом, где прошло детство бывшего возлюбленного Юлии, находился в селении Вельбастадур и представлял собой крошечное красное пятно посреди расползшегося комплекса серых деревянных построек с покрытыми рубероидом крышами. Единственная дорога разделяла селение на верхний и нижний холмы. В остальном там были только трава и скалы, море и птицы. Сингильд Патурссон унаследовала дом от своих родителей и прожила в нем всю свою жизнь, родила всех своих четверых детей и похоронила мужа и младшего сына на местном кладбище. Она не поняла Анетте, когда та поинтересовалась, не сложно ли ей в одиночку жить среди скал, вдали от всего. Все-таки с датским у нее не очень, извинилась она.
Поставив на стол черный кофе и миску с печеньем, в котором Анетте с удивлением признала покрытые шоколадом «хобнобы», она сложила руки на коленях и без всякого приглашения приступила к рассказу. Ее акцент был мягким и певучим, медленный поток слов изобиловал паузами.
– Йальти был моей зеницей ока. Сын, зачатый тогда, когда я уже решила, что это невозможно. Да-да, он был моей зеницей ока. Я рыдала, когда он решил учиться в Дании, потому что знала – он влюбится и останется там. А ведь он так и сделал, да. Он был как бык Фердинанд, чувствительный и мягкий. Слишком мечтательный для датских женщин. С Кирстен, женой, у него совсем не заладилось, она устала от него и его планов. Йальти не заботили деньги. Этого она ему никогда не простила.
*
Раз, два, три, четыре, пять. Йеппе скользнул пальцами по геометрической фигуре, вырезанной на косяке двери Эстер ди Лауренти. Маленькая пятиконечная звезда была вырезана грубо, толстый слой серого лака кусками откалывался вокруг процарапанных линий. Эта улика устранила все сомнения в его голове. Хозяйка была в опасности. Он радовался тому, что наладил систему слежения. В особенности учитывая, что она будет переписываться с предполагаемым преступником. Еще виднелись остатки мелкой пыли, оставленной дактилоскопистами, ранее осматривавшими косяк на предмет других следов. Еще несколько отпечатков и следов, которые вряд ли когда-нибудь пригодятся. О звездах разговор отдельный.
Звезды. У Юлии Стендер на запястье были татуировки в виде звезд.
Но что это значило? Что преступник хотел этим сообщить? Эстер наконец отворила дверь, собаки залаяли у нее под ногами. Она выглядела измотанной. Зато квартира оказалась на удивление чистой по сравнению с тем, что он застал в прошлый раз.
– Ну-ну, хватит, маленькие тираны. Входите, они вам ничего не сделают.
Йеппе обошел собак и оказался в неожиданно прибранной гостиной.
– Как вы? Оправились после ночного испуга? – Йеппе удалось усесться в кресло, не отодвигая стопки книг и грязные тарелки.
– Вообще-то не знаю. Я так старалась, чтобы мне поверили. Что он был здесь. И теперь, когда мне поверили, до меня начало доходить, что это значит. Что я здесь не в безопасности.
Эстер присела на диван напротив. Несмотря на усталый вид, в ее глазах появилась решимость. Йеппе уже приходилось наблюдать такую перемену в родственниках убитых людей. Она разозлилась.
