Таинственного Мистера Мокса, наверное! Мужчину, с которым она общалась в течение нескольких недель. Мужчину, которого не видел никто из ее друзей и родных. Мужчину, которого они теперь не могли разыскать.
– Она рассказывала о нем? Постарайтесь вспомнить, что она о нем говорила!
– Ну, не слишком много. Рассказывала о его выставке. Фотографии, по-моему. Вообще она не особо распространялась. Но он приходил за ней сюда.
– Приходил за ней?! Вы его видели?
– Да-да, такой чистоплюй. Короткие волосы, гладко выбрит, в очках, никаких татуировок. Старый. По крайней мере для нее. Он пришел, только чтобы ее забрать, поэтому я его не рассмотрел. Но она его поцеловала и показала ему татуировку, словно ждала его одобрения. Он же и оплатил работу. Наличными.
Йеппе позвонил Фальку, как только вышел за стеклянную дверь.
– У нас есть свидетель, который его видел! Немедленно пришли художника для составления субъективного портрета. Получи записи со всех камер видеонаблюдения из Нюхавн и Тольдбодгеде от 22 июля с 13 до 17 часов и передай команде на просмотр, чтобы отследить на них Юлию в сопровождении мужчины. Теперь уж, Фальк, мы его поймаем, черт возьми!
Глава 21
На пятнадцатом этаже Королевского госпиталя царила поразительная тишина по сравнению с суетой вестибюля со всеми этими семьями с детскими колясками, санитарами, громко обсуждающими футбольный матч, с топаньем деревянных сабо и разговорами по телефону. Эстер купила Грегерсу шоколад и виноград, свежевыжатый сок и номер «Политикен», и все-таки не могла избавиться от ощущения, что гостинцы ее скудны. Дверь в комнату Грегерса в палатном отделении 3-15-2 была приоткрыта. Широкий солнечный луч пробивался через щель, делая вход похожим на ворота в Нирвану. Эстер двинулась навстречу вечернему солнцу, прикрывая рукой глаза.
– Грегерс? Ты спишь?
Она осторожно подошла. Постель была пуста. Пара подушек и скатанное одеяло были уложены так, что, заглянув из коридора, можно было подумать, что кто-то спит. Выглядело чересчур аккуратно, случайно так получиться не могло. Эстер постучала в дверь туалета, толкнула ее. Пусто. Она бродила по отделению, обыскивая все мыслимые уголки, заглядывая во все кресла в зоне развлечений, но тщетно. Чуть дальше по коридору она наконец натолкнулась на медбрата, который беседовал с секретарем, облокотившись на картотеку. Он посмотрел на Эстер каким-то затравленным взглядом, когда она поинтересовалась:
– Простите, вы не знаете, где Грегерс Германсен?
– Ох, знаете, я сейчас один на дежурстве, относил лекарства на другой конец коридора, так что не знаю. Но минуту назад он лежал в своей постели.
– Его там больше нет. Его вообще нет в палате. Ни в зоне отдыха, ни в холле, ни на кухне. Где он может быть?
Медбрат издал тяжелый вздох и пробежал мимо Эстер по коридору, спеша в палату, чтобы проверить самому. Подняв простынь и заглянув в туалет, он взглянул на Эстер как будто с обвинением:
– Да его тут нет!
*
Басы пульсировали внутри Йеппе, заставляя его двигаться быстро, качать подбородком, идти в такт. «Smooth criminal» – композиция, которую он ставил на проигрывателе, предаваясь мечтам еще в препубертатный период, и танцевал под нее в одиночестве, в своей комнате. Он мечтал стать танцором. Или гангстером. А вместо этого стал полицейским. Ирония судьбы.
Татуировщик Типпер сидел с составителем фотороботов в зале для допросов номер четыре и пытался описать внешность возлюбленного Юлии, которого видел всего две недели назад. Вообще-то рисунки не относятся к особо точным инструментам в полицейском деле, даже в сочетании с отпечатками пальцев, но это был альтернативный способ расследования, на случай, если не удастся получить ничего путного с видеокамер. Если бы они заполучили более или менее приличный рисунок, то можно было пропустить его через Центральный уголовный реестр, в котором есть фотографии всех официально осужденных преступников. Недавно разработанная в США программа помогает компьютеру опознать до половины всех субъективных портретов, в основных чертах совпадающих с той или иной фотографией из архива. Была суббота, скоро подойдут к концу четвертые сутки с момента первого убийства. Прорыв в деле был необходим.
За столом в столовой Анетте рассказывала о взлетно-посадочной полосе Торсхавна и ворвани, которую она попробовала по пути домой в аэропорту и была вынуждена выплюнуть в пепельницу. Она выглядела утомленной. Йеппе примкнул к группе коллег.
– Ну, что расскажешь, Анетте? До сих пор не упоминавшийся ребенок. Не то чтобы это имело какое-то отношение к делу, сдается мне, но раз уж ты отдохнула за счет налогоплательщиков, по крайней мере расскажи историю-другую. – Йеппе толкнул в плечо смеющуюся Анетте.
– Да у тебя, Йеппесен, отличное настроение, что-то наконец прояснилось в твоем котелочке, или как?
Йеппе надеялся, что окружающие не заметили улыбку, которой он не смог сдержать. Он ободряюще кивнул Анетте, которая, хрустнув пальцами, приступила к докладу.
– По словам матери Йальти Патурссона, Сингхильд, история об аборте Юлии Стендер – чистой воды мистификация. Очевидно, Юлии удавалось скрывать свою беременность так долго, что отец уже не мог заставить ее пойти на аборт. Даже при всех его связях. Вместо этого они с Уллой Стендер оказали на Юлию мощное давление, вынудив ее отказаться от ребенка сразу после родов, а так как Юлии еще не исполнилось восемнадцати, а Йальти уже давно исчез из поля их зрения, то их настойчивость сработала. Юлия в конце концов согласилась на отказ от ребенка и на всю последовавшую за этим ложь. Йальти в коротком письме сообщили, что она сделала аборт, всем остальным рассказали, что она впала в депрессию и отправилась на отдых к тетушке в Швейцарию. Наверняка в крошечном Сёрваде ходили всякие сплетни, но они не достигли Фарер. Йальти нашел приют у своей матери и постарался забыть о произошедшем. Мать говорит, что он пребывал в подавленном настроении еще несколько лет. Замещал учителей в школе в Торсхавне, но в основном находился в непригодном для работы состоянии и проводил дни в долгих прогулках по горам. До тех пор, пока однажды, полтора года назад, ему под дверь не подсунули анонимное письмо. Кто-то, хорошо знающий все обстоятельства, писал, что на самом деле Юлия родила ребенка и отказалась от него – спустя всего несколько месяцев после так называемого «побега» Йальти на Фареры. В письме были сведения, не оставлявшие сомнений в его достоверности.
– Кто-нибудь уже занимается установлением личности и местонахождения ребенка?
– Фальк занимается обзвоном и запускает всю эту машину, но дело непростое.
– Хм-м, ладно. А письмо?
– Давно пропало. Мать Йальти тогда прочитала его, но с тех пор не видела.
– Вот дерьмо! И как же отреагировал свежеиспеченный отец?
– Пришел в ярость. Мать призналась, что никогда не думала, что ее сын может быть таким, настолько сумасшедшим, совершенно утратившим рассудок. Она показала мне дырки, оставшиеся от шкафа с витриной, который он выдрал из стены и грохнул об пол в состоянии аффекта. Этот шкаф до сих пор стоит у нее в сарае, он обещал отремонтировать его, но не успел. Он пытался разыскать этого ребенка по всем каналам, какие только можно себе представить. В том числе прилетал в Копенгаген встречаться с двумя социальными работниками из Управления по делам семьи. Однако закон об усыновлении детей в нашей стране направлен в первую очередь на потребности ребенка, а не родителей. Тем более что у Йальти не было вообще никаких документов по этой части. Он выяснил, что это была девочка, что ее удочерила датская семья и что она проживает на территории Дании. Дальше продвинуться ему не удалось. Ему даже не сообщили дату рождения. Тогда он принялся названивать семейству Стендер.
