Кристиан Стендер покачал головой. Затем, к ужасу Йеппе, расхохотался. Это был мелкий самозабвенный смех, перешедший в рыдания столь душераздирающие, что Йеппе даже потянулся к нему и похлопал его по руке. Значит, способность сочувствовать у него не полностью атрофировалась.
– Теперь уже нет никакой разницы, разве вы не понимаете? Это все абсолютно не важно, расскажу я что-то или нет. Кончено! Финиш! Понимаете? Моя дочь мертва. Что вы хотите, чтобы я сказал? Что я столкнул этого урода со скалы? Что он получил по заслугам? Что на самом деле смерть Юлии – моя вина? Она никогда не оживет. Она умерла, черт возьми! Моя девочка умерла!
– Попытайтесь выслушать, я прекрасно понимаю вашу ситуацию, однако если вы утаиваете любые сведения, это может привести к…
Йеппе почувствовал, что его костлявая задница оказалась на полу, прежде чем успел понять, что случилось. Стол навалился на него, Кристиан Стендер с ревом дикого зверя занес над головой свой стул и запустил им в Анетте. Позвоночник Йеппе посылал болевые импульсы одновременно в затылок и в ноги, и на мгновение он лишился способности дышать. Служебный пистолет лежал в кобуре, висевшей в шкафу в углу. Слишком далеко.
Анетте ползла вдоль стены, чтобы открыть дверь и позвать на помощь, но Йеппе, услышав громкие голоса из коридора, понял, что подмога уже спешит. Стендер очутился у стены кабинета, которую почему-то украсили репродукцией Моне в разборной раме. Стекло разбилось, кровь заляпала водяные лилии, а Стендер сначала бросился головой в картину, затем схватил ее трясущимися руками и вновь всадил в нее голову. Приподнявшись на локтях, Йеппе крутил головой из стороны в сторону, чтобы проверить, в порядке ли шея. Вроде бы в порядке.
Дверь распахнулась, ввалились четверо полицейских в форме, держа наперевес резиновые дубинки. Откуда они только взялись? Видимо, поджидали в отделении. Стендер ревел и беспорядочно размахивал окровавленными руками, ослепленный кровью, хлынувшей со лба. Один из полицейских повалил его, прижал коленкой к полу и принялся связывать, пока он лежал, вдавившись щекой в стеклянные осколки, и рыдал. Кто-то помог Йеппе подняться, да-да, все нормально, спасибо. Не считая шока от того, что его внезапно повалили, он в порядке.
Чего нельзя было сказать о Кристиане Стендере.
Шатающегося, его вывели из дверей и потащили по коридору двое полицейских, осколки стекла, позвякивая, сыпались с него на пол. Один из полицейских оповестил его о времени и причине ареста. Стендер не оказывал сопротивления, один глаз у него полностью заплыл, ноги волочились по полу. Небольшая группа сотрудников, находившихся под впечатлением от случившегося, стояла перед кабинетом Анетте и Йеппе и провожала его взглядами. Оказавшись почти у самого выхода, вся процессия остановилась, состоялся какой-то обмен репликами. Один из полицейских через плечо окрикнул Йеппе.
– Кернер, он хочет что-то сказать. Говорит, это важно…
Йеппе пошел по коридору. Под ногами хрустело. Спина снова заболела.
– Стендер, что вы хотели? – Он подавил желание треснуть его по башке. – Что у вас на сердце? Это ваш последний шанс, вы отправляетесь за решетку, после чего делом займутся адвокаты.
Кристиан Стендер поднял израненное лицо, выпустил изо рта струйку кровавой слюны, потекшей по подбородку, не будучи в состоянии вытереть ее рукой, и наклонился к самому уху Йеппе.
– Это моя вина!
– Ваша вина? О чем вы?
– Смерть Юлии. Я мог бы…
Его колени подкосились, полицейские с трудом удержали его на ногах. Стендер слабо затряс головой, чтобы показаать, что он готов двигаться дальше, и процессия вышла за дверь, спотыкаясь, как пьянчуга, возвращающийся домой из ночной пивнушки.
Глава 22
Прошло уже двадцать шесть минут, но Грегерс так и не объявился, и Эстер начала его разыскивать. Начала она с повторного прочесывания кардиологического отделения, просто чтобы удостовериться, что он не проскользнул в палату после длительного пребывания в уборной. Грегерса не было. В первую очередь она исключила из поисков другие отделения госпиталя, так как чужой пациент с капельницей довольно быстро был бы замечен и отправлен в свою палату. Отчаявшись дождаться лифта, она пошла вниз пешком, этаж за этажом.
На каждом этаже сидели облаченные в халаты люди, читающие, спящие, ждущие кого-то, всех возрастов и национальностей, но Грегерса не было. Она искала его в комнате для молитв, в кабинете забора крови, за столиками в кафе, между пестрыми полками в киоске. Затем она медленно поднялась на лифте на пятнадцатый этаж и опять зашла в его палату. Вновь позвонила на домашний номер. Прихватила кислотно-зеленое яблоко из миски в коридоре и продолжила поиски. Она перестала ждать помощи и милосердия от окружающих.
Куда, черт возьми, он подевался? Эстер всерьез забеспокоилась. Может, все-таки надо позвонить этому полицейскому и поднять тревогу. Мог ли Грегерс увидеть или сделать что-то, повлекшее для него угрозу со стороны преступника? По дороге в холл Эстер встретила спешащего куда-то на самокате врача, в коридоре сидела на низких креслах группа замотанных в платки женщин, бабушка показывала своим внукам игрушечный домик. Как же все-таки больницы изменились с поры ее юности. Теперь тут появился свет и кипела жизнь, были предметы искусства и ободряющие мелочи. Тогда медсестры извлекли из ее тела – и одновременно из ее жизни – ребенка, дали марлю, чтобы туго замотать напряженную от прибывающего молока грудь. Так туго, чтобы сердце не смогло вывалиться из груди.
Целую жизнь тому назад, а то и полторы жизни.
В заднюю часть холла вело несколько стеклянных дверей, заклеенных красочными плакатами, за которыми находилась больничная библиотека. Помещение пустовало и, по сравнению с суетливым холлом, казалось мирным и спокойным. Тишина и пыль в солнечных лучах. Эстер начала осторожно обходить стеллажи, она сама бы укрылась тут, если бы чего-то испугалась. В дальнем углу сидел Грегерс собственной персоной, накинув на голову и плечи больничный плед и держась одной рукой за штатив с капельницей. Глаза у него были огромные и испуганные. Едва он увидел Эстер, как его нижняя губа задрожала, и он протянул руки навстречу своей спасительнице.
– Мне поставят баллон. – Грегерс подул на черный кофе, сделал глоток и поморщился. Эстер соблазнила его выбраться в кафе и купила ему в автомате кофе и кусок приторного шоколадного торта. Его пергаментные пальцы тряслись, и чашку с кофе ему приходилось держать обеими руками. – Прямо в сердце. Ангиопластика. Будь проклята глубокая старость.
– Так это ты от баллона убежал?
Грегерс аккуратно поставил кофейную чашку на оранжевый пластмассовый столик. Старичок выглядел почти прозрачным, как будто несколько проведенных в больнице дней размыли цветовые различия между глазами, волосами и щеками.
– Он был тут. Убийца. Приходил ночью ко мне в палату. Стоял у моей постели. Сначала я подумал, что это медсестра. Это было адски невыносимо, невозможно было закрыть глаза. А когда я спросил, что случилось, он промолчал. Просто стоял и смотрел на меня. Ужасно! Я был парализован, не мог пошевелиться. Я был уверен, что пришла моя смерть.
