– Я попрошу тебя сделать это чуть позже. А теперь скажи, не оставил ли Вальдес какую-нибудь записную книжку, мобильный телефон, что-то такое, что…
– Когда его шлепнули, тут все обшарили по ордеру от судьи, только ничего не нашли.
– Да, знаю, но я подумала, а вдруг…
– Этот Вальдес ушлым был дядькой, не в его привычках было оставлять следы. Никаких следов, только так он и работал.
– А когда ему звонили люди, на звонки тебе приходилось отвечать?
– Ага. Когда он уезжал в Барселону, звонил оттуда мне, и я ему сообщала, какие звонки были срочные, а про другие я записывала – до его возвращения.
– А у тебя нет никакого списка, где отмечались такие звонки?
– Не-а. Их обычно записывают на отдельных бумажках, а потом выбрасывают на фиг. И он так делал.
– А случалось, что звонки повторялись?
– Ну, насколько помню, были такие. Звонила как-то его бывшая жена, звонили из барселонских журналов… какой-то зритель, вонючка настоящая… не помню, надо получше подумать.
– А ему ни разу не звонил человек по фамилии Лесгано?
Она собралась было мотнуть головой, но остановилась:
– Да, звонил иногда.
– Он просил что-нибудь передать Вальдесу или оставлял номер телефона, где его можно найти?
Она напряженно думала, но с лица ее так и не сошла гримаса скуки, видимо ставшая от него неотделимой.
– Нет, вряд ли, хотя… вы вот сказали, и я вспомнила, что в последние месяцы он звонил чаще, нередко по срочному делу, но не оставлял мне своего номера.
– Он говорил без иностранного акцента, скажем, итальянского?
Она сердито фыркнула:
– Послушайте, я ведь и правда не помню. Ну, вроде без всякого акцента, но точно не скажу.
– Понимаю. А когда мы сможем заглянуть в ваш архив?
– Да хоть сегодня после обеда. Пока мне не дали нового шефа, я особо ничем не занята, а может, меня и вовсе отсюда попрут.
– Я приду после пяти, договорились?
Она пожала плечами, что надо было понимать как знак согласия. Потом мы молча встали, и, как только переступили порог переговорной, она исчезла, бросив мне лаконичное “Пока”.
Я включила мобильник и увидела, что мне дважды звонил Гарсон. Соединившись с ним, услышала голос, звучавший на фоне аэропортовских громкоговорителей:
– Инспектор, я уже сажусь в самолет.
– Как там у вас?
– Сыновья служанки, судя по всему, чистые. В нашей картотеке не значатся, работают, вообще обычные люди. Один – каменщик, а второй – священник! Кто бы мог подумать, а?
– А почему бы и не подумать?
– Нет, все-таки это занятно. Мы вроде бы и знать не знаем, откуда берутся священники, а потом – раз! – оказывается, это может быть сын каждого и всякого.
К счастью, я уже давно успела привыкнуть к весьма странным умозаключениям Гарсона. Наконец он спросил:
– А что нового у вас?
– Вот прилетите, все и расскажу. Мы пойдем обедать. Знаете ресторан “Тупик Тернера”?
– Еще бы!
– Ну вот, буду ждать вас там в два часа.
Я вспомнила когда-то давно читанный детективный роман, действие которого происходило в Мадриде. Там один герой, американец, говорит испанцу: “Отведи меня в такой ресторан, где бы никогда не обедал Хемингуэй”, а испанец отвечает: “Откровенно признаюсь, трудную ты мне задачку задал”. Никто в точности не знает, где на самом деле столовался писатель, но похваляются этим хозяева любого старого заведения. А вот клиентом “Тупика” он был вне всякого сомнения. Так или иначе, мясо там было отличное, да и сам ресторан показался мне очень красивым. Дожидаясь младшего инспектора, я заказала себе вина и провела время, рассматривая фотографии с посвящениями, развешанные по стенам.
В четверть третьего появился Гарсон. Видок у него был такой, что краше в гроб кладут. Он рухнул на стул.
– Очень устали, Фермин?
– Кто устал, я? Ничуть. Я могу целую неделю не смыкать глаз, это уже не раз проверено. Правда, через неделю начинаются глюки, ну а потом я уже труп. Хотя до трупа еще ни разу не доходило. Если только вы теперь не доведете.
– Не преувеличивайте, сейчас вы, на мой взгляд, свежи как утреннее солнышко.
– Я лучше промолчу.
Потом я налила ему бокал риохи, мы заказали официанту еду, а тем временем я рассказывала ему о своих беседах в студии и о том, что нас ждет после обеда. Тут нам принесли первое блюдо, и мой чудесный помощник с такой жадностью накинулся на куропаток под маринадом, словно боялся, что они вот-вот упорхнут. Восстановив немного силы, он вздохнул и признался, что теперь чувствует себя куда лучше.
– А ведь как все могло чудесно получиться! Детали сходились, – начал рассуждать Гарсон. – Марта Мерчан неожиданно узнает, что ее бывший муж каким-то образом огреб кучу денег. Она нанимает сына своей служанки, парня с криминальными связями, чтобы тот убил Вальдеса, но денег они так и не находят – деньги в Швейцарии.
– Это называется квадратурой круга, Гарсон. Уже для первой же детали мы не находим правильного места: откуда Вальдес взял столько денег? А какой вывод напрашивается, когда происхождение денег туманно?
– Что тут наверняка дело нечисто. И это мне известно, инспектор, я же не вчера родился! И вот еще что: а каким образом могла бы узнать про деньги бывшая жена? И какие у нее были гарантии, что она найдет деньги, если она понятия не имела, где они хранятся? Я ведь только и сказал, что было бы здорово, если бы к этому все свелось.
– Эти чертовы деньги и вправду окончательно запутали ситуацию. Что вы скажете о работе, которая нас сегодня ждет? Вот представьте себе, что мы обнаружим пару случаев, когда Вальдес в своей программе от души полил кого-то грязью, – ну прямо-таки шикарнейших случаев. Обиженный решил отомстить за публичный позор – и Вальдеса прикончил. Версия вполне правдоподобная, но ее опять же никак не свяжешь с деньгами, будь они неладны.
– Если так рассуждать, то мы должны заниматься только поиском источника этих денег, а все остальное отодвинуть в сторону.
Я скатала из кусочка хлеба маленький шарик и щелчком отправила его в полет. Настроение у меня было хуже некуда.
– А вы думаете, я знаю, как нам теперь быть?
– Не отчаивайтесь, инспектор. Во время одной из проверок всплывет что-нибудь и про эти деньги, сразу станет понятно, откуда они, да и многое другое. Беда в том, что сами по себе деньги не имеют ни лица, ни глаз, ни даже сердца… Их путь чертовски трудно отследить.
– А вот вы убили бы человека за сто миллионов?
– Вальдеса я прихлопнул бы даже за жалкие сто тысяч. И даже даром, уж можете мне поверить.
