Гарсон бросил на меня быстрый взгляд, словно желая привлечь мое внимание к последней реплике. Но я и так обратила на нее внимание, тут мало что можно было добавить. Потом я связалась по телефону с инспектором Сангуэсой и попросила проверить банковские счета Эмилианы Кобос. А Гарсон позвонил в комиссариат и дал задание поработать с Ибицей. Таким образом мы узнаем, не впуталась ли там наша подозреваемая в какие-нибудь истории.
Мы отправились обедать, но младший инспектор выглядел недовольным.
– Ну и как вам понравилась эта красотка?
– Вряд ли мы можем предъявить ей какие-нибудь обвинения.
– Этой дамочке, судя по всему, палец в рот не клади.
– Как вы успели убедиться, мы с вами находимся не в райских садах.
– Но то, что она между делом сказала про своего сына… иногда я понимаю покойного Вальдеса.
– А вы считаете, что покойный Вальдес боролся за справедливость?.. Очнитесь, Фермин!
– Конечно, он не был поборником добра, но она заслужила то, что на нее обрушилось!
– Вы реагируете точно так же, как читатели или зрители этого стервятника Вальдеса. Ах, бедный больной ребенок, покинутый матерью в Швейцарии! Никому не дано судить о том, что происходит в чужой жизни.
– Но вы-то судите.
– Я?
– Сами сказали, что дали бы по морде мужу Беатрис дель Пераль, да и ей тоже. И много кому еще. Вы даже бомбу хотели подложить некоторым людям! Уж если это не означает судить, то… Просто вы очень близко к сердцу принимаете проблему мачизма.
Я держала в руке стакан с пивом и, выслушав Гарсона, поставила его на стол – тяжело, но не резко. Потом, помолчав немного, посмотрела в глаза своему товарищу:
– Я устала, Гарсон, устала до последней невозможности.
– Инспектор, у меня не было намерения…
– Нет, послушайте. Мы с вами погрязли в деле, которое не только не распутывается, а, наоборот, с каждым днем все больше и больше запутывается. Дома у меня живет сестра, которая злится на меня, потому что я вмешиваюсь в ее личную жизнь. А еще я понимаю, что уже не молода, да и выгляжу отвратительно. Кажется, всех этих обстоятельств вполне достаточно, чтобы любую довести до депрессии… Так нет же, человек, который вроде бы должен быть на моей стороне, то и дело норовит осудить мое поведение, подчеркнуть, что я состою из противоречий, узко смотрю на вещи, что я дешевая феминистка и вообще чуть ли не идиотка.
– Я никогда не произносил подобных слов.
– И знаете, что я вам скажу, младший инспектор? В глубине души меня это не слишком задевает. Я никогда не была святой и, если бы ощущала в себе призвание помогать ближним, работала бы сейчас в какой-нибудь неправительственной организации и расчесывала кудряшки негритятам, а не сидела бы в этой яме, окунувшись по уши в… назовем это продуктом социального распада. Понятно излагаю?
– Я только пытался…
– А я не хочу этого знать, правда не хочу.
– Хорошо.
Нам принесли дымящийся суп. Я прекрасно знала Гарсона, знала, что обидела его и что во весь остаток обеденного времени он не проронит ни слова. Так оно и случилось. Мы расправились с супом, занялись рыбой, и даже когда Гарсон ел, рот его кривила гримаса обиды. Что ж, пускай, зато я получила возможность подумать.
А думала я о том, что Эмилиана Кобос очень уж мало похожа на убийцу. Как и Беатрис дель Пераль. Вероятно, Маркиз, которого мы будем допрашивать после обеда, тоже не заказывал убийства Вальдеса. Нет, все-таки мы движемся не в ту сторону. Даже если кто-то нанес тебе удар, перевернувший всю твою жизнь, это еще не повод нанять киллера для расправы с обидчиком. Прямая месть – вещь слишком примитивная для такого сложного мира, как наш. Если бы речь шла о неконтролируемой вспышке гнева… но хладнокровно спланировать убийство… Убийцей не становятся вот так вдруг. А Лесгано? Кто такой этот чертов Лесгано? Кроме того, нельзя забывать про большие деньги. Деньги, деньги – вот где ключ ко всему. Если не деньги, то что двигало поступками всех персонажей этой истории? Значит, следует копать здесь.
Мы покончили с десертом. И по-прежнему молчали, как монахи-францисканцы. Наконец я велела Гарсону:
– Младший инспектор, я хочу, чтобы вы еще раз позвонили инспектору Сангуэсе. Скажите, что нам необходимы сведения по банковским вкладам всех, кто замешан в этом деле, всех.
Гарсон вынул свою смешную книжицу и принялся записывать:
– Это значит, что…
– Не только Эмилианы Кобос, но и Беатрис дель Пераль, Маркиза, с которым мы скоро увидимся, Пепиты Лисарран, главного редактора журнала… Я кого-нибудь забыла?
– Марту Мерчан, бывшую жену Вальдеса.
– Запишите и ее тоже. Я хочу знать, сколько денег у каждого из них рассовано по всему миру.
– Боюсь, судья сочтет неоправданной выдачу такого количества ордеров.
– Выдаст как миленький – судья будет нам во всем помогать. Если удастся доказать, что дело, которым занят Молинер, и наше с вами дело связаны, судья выпишет гораздо больше ордеров, чем нужно. Эта история задевает важных людей.
– Хорошо, инспектор.
– Вы достали адрес Маркиза?
– Да, инспектор.
– Отлично. Встретимся с вами там в пять часов.
– Будет исполнено, инспектор.
Лучше не придумаешь! Почему нам вечно хочется ближе сойтись с себе подобными, узнать друг про друга побольше, завязать товарищеские отношения? А ведь куда проще жить вот так. Гарсон – мой подчиненный, я его начальница. Мы вместе выполняем определенную работу. Выполнили – и свободны. К несчастью, наша работа делается не на конвейере, где разговаривать было бы запрещено правилами. Нет, мы проводим вместе уйму времени, когда приходится чего-то ждать, вместе ездим, обедаем и ужинаем. И это настоящее товарищество. Гарсон знает меня так же хорошо, как и я его. Но каждый из нас исхитряется выступать еще и в роли совести другого. Вслух, само собой разумеется! Немыслимо продолжать так и дальше. Попросить комиссара Коронаса заменить мне помощника? Во всяком случае, служители Бога поступают именно таким образом. Когда монаху начинает нравиться жизнь в его общине, настоятель переводит его в другое место. Думаю, в их случае речь идет о том, что надо больше страдать. Иными словами, им надо стремиться к тому, чтобы лучше исполнять свое призвание, а страдание – мудрость подвижников. Не исключено, что и от меня пользы будет больше, если я буду работать без Фермина Гарсона.
Я размышляла об этом, гуляя по Мадриду. Смотрела на чистое небо Кастилии, на сияющий свет, который не тускнел из-за близости моря, как в Барселоне. Я, вне всякого сомнения, переживала кризисный момент. Иначе как объяснить, что меня до дрожи бесило любое вмешательство в мою жизнь? Я сознательно, без колебаний выбрала для себя одиночество, а теперь, кажется, собиралась достичь еще более высокой степени этого самого одиночества, что оказалось делом трудным, ведь вокруг всегда есть люди, а люди непременно вступают между собой в некие отношения – что-то тебе дают и хотят, чтобы ты возвращала долг, улыбаются, суетятся, выносят суждения, злятся и любят, разговаривают, видят тебя и желают, чтобы их тоже замечали.
