Первая же встреча с Коронасом была дьявольски неприятной. Мы не успели ничего подготовить и явились к нему в кабинет с кучей разрозненных бумаг и отчетов, которые, как ни посмотри, требовалось немедленно упорядочить. И будто специально для того, чтобы еще больше все запутать, в кабинет комиссара явился Молинер – картина стала напоминать некий полицейский коллаж, куда каждый участник игры добавляет свой фрагмент, который на первый взгляд не имеет ничего общего с соседними.
А если учесть адское настроение, которое не отпускало комиссара в последнее время, то я боялась, что он вот-вот выгонит нас взашей. Но все сложилось иначе. Настроение нашего шефа по какой-то мистической причине переменилось. Он предстал перед нами благостный, как настоятель монастыря, и преисполненный терпения, как учительница младших классов. Лицо комиссара, когда он выслушивал нас, оставалось спокойным, и он ни разу не вышел из себя, если не получал внятных объяснений. Он повторял свой вопрос столько раз, сколько требовалось, – и ждал. Мы рылись в материалах, только что извлеченных из компьютера, и старались прямо у него на глазах сложить в нечто целое детали этого крайне сложного дела.
Под конец он спросил:
– Имеются ли у вас хоть какие-нибудь версии убийства Марты Мерчан? Кто, по-вашему, мог это сделать?
Следовало, конечно, ответить коротко и ясно, но мне захотелось обрисовать ситуацию подробнее:
– Видите ли, складывается впечатление, что история, еще не дойдя до этого эпизода, уже получила свое безусловное завершение. Все детали встали на свои места, каждый шаг любого из участников получил вполне убедительное объяснение. Понимаете, абсолютно все сходится. Не осталось ни одного бесхозного конца, за который мы могли бы сейчас потянуть, чтобы раскрыть последнее убийство.
– И вы все хорошо проанализировали?
– Осталось только обобщить, но это будет уже кабинетная работа, – ответил Молинер.
– Очень хорошо, в таком случае займитесь этим. Приведите в порядок отчеты, протоколы всех допросов, результаты баллистической экспертизы, финансовые справки, копии протоколов обысков и так далее. Сложите все вместе, и пусть каждый запрется наедине со всеми этими материалами. Если учесть, в каком состоянии они у вас находятся, работа предстоит кропотливая. И я первый удивлюсь, если вы обнаружите там подсказку, куда двигаться дальше.
Кабинет Коронаса мы покидали слегка успокоенные, полагая, видимо, что его настроение потихоньку налаживается. Я даже рискнула высказать это вслух, на что Гарсон ответил:
– Ходят слухи, что у него были какие-то нелады на семейном фронте, но сейчас вроде бы все вошло в нормальную колею.
– И откуда только люди прознают о таких вещах!
Молинер отозвался с горькой усмешкой:
– В нашем комиссариате вся твоя личная жизнь как на ладони! Можете вообразить, что довелось вытерпеть мне: “А вы знаете, его ведь жена бросила!”
– И тебя это задевало?
Он слишком быстро, чтобы можно было ему поверить, процедил сквозь зубы:
– Нет.
– Создается впечатление, что здесь завелся какой-то вирус, разрушающий семьи, – сказал Гарсон.
– Ну, вас-то это мало должно волновать, – заметила я.
– В один прекрасный день я женюсь, инспектор, и сделаю это хотя бы для того, чтобы заинтриговать вас.
– Ничего у вас не получится, Гарсон, никогда вы ее не заинтригуете: Петра загодя узнает новость от местных сплетников, – возразил ему Молинер.
Мы распрощались. Ожидавшая нас работа требовала, чтобы для начала каждый несколько часов потрудился в одиночестве.
То, что комиссар приказал нам заняться кабинетной работой, когда мы безнадежно уперлись в стенку, могло кого-то и удивить, но едва я бросила взгляд на свой стол, как поняла, что именно стояло за его приказом. Кроме бумажных завалов, имелись компьютерные отчеты, а потом нас ждал трудоемкий этап соединения тех данных, которые накопились у каждого.
Я без большого рвения взялась за работу, поскольку была убеждена, что вряд ли стоит искать сверкающую жемчужину на дороге, по которой ты уже не раз прошел. Но до такого рода рассуждений ни один полицейский скатываться просто не должен. Никаких жемчужин никто и никогда не находит, даже если следствие ведется безупречно. Обычно замечают – и то мимоходом – слабый отблеск жемчужины, упавшей в лужу. Тут хороший полицейский сразу останавливается и смотрит во все глаза. А плохой шагает дальше, надеясь найти сокровище непременно у себя под ногами.
Через какое-то время позвонил из своего кабинета Гарсон:
– Инспектор, а что вы скажете по поводу чашки кофе в “Золотом кувшине”? Для меня сидение за столом – нож острый.
– Скажу я вам коротко и ясно: нет. А это означает, что и вы тоже туда не пойдете.
– Вот и приглашай вас куда-нибудь после этого!
– Работайте, младший инспектор, работайте. Я только что пришла к заключению, что мелкие следы, скрытые под слоем палой листвы, – это именно то, что нужно хорошим полицейским.
– Похоже на учебник Конфуция для копов.
Я повесила трубку. Я не была так уж уверена в ценности собственного афоризма, чтобы пускаться в разъяснения.
Через пару часов я сама позвонила Гарсону:
– У меня все более или менее готово, а как у вас?
– Я закончил час назад, но не хотел ничего вам говорить, а то заставите меня драить полы, чтобы не сидел без дела. С вас станется.
– А вы не знаете, что происходит у инспектора Молинера?
– Сейчас я ему позвоню.
Через полчаса мы втроем сидели в комнате для совещаний. Каждый закончил свою часть работы. Теперь мы сопоставляли факты и пытались представить себе объективную картину событий. Это было трудно, мы без конца путались, делали шаг вперед, потом снова отступали назад. Очень многие из собранных нами данных не поддавались скорому истолкованию. Мы отпечатали по три копии всех материалов и договорились продолжить обсуждение на следующий день, так как стало ясно, что любые попытки продвинуться дальше будут обречены на провал, пока мы тщательно не изучим отчеты друг друга.
Коронас наблюдал за нашими маневрами на расстоянии и наверняка задавал себе вопрос: до какой степени может дойти нерадивость его подчиненных? И другой: а вдруг эту нерадивость на самом деле следует считать самоотверженной работой?
Совещание наше растянулось еще и на весь следующий день, однако нам так и не удалось прийти хоть к какому-нибудь выводу, который бы не маячил перед нами уже при самом первом приближении к делу. Сверкающая жемчужина не появилась, мало того, поблизости не нашлось ни одной лужи, где мог бы отразиться ее блеск. К тому же открытой оставалась одна весьма мелкая проблема: заплатили что-нибудь Вальдесу или нет в качестве вознаграждения за его “работу” с министром? По счетам Вальдеса судить об этом было нельзя, что вполне объяснимо. Хотя непонятно было и другое: имел ли ответ на этот вопрос какое-то значение? И мог ли он высветить что-то важное для нас? Вряд ли, конечно. Тем не менее загадку хотелось бы разгадать. После того как я обманула Ногалеса, наши с ним отношения оставляли желать лучшего, и было сомнительно, что он согласится рассказать, получили они в конце концов деньги от министра или нет. А что, собственно, изменится, если мы узнаем, что деньги существуют? Скорее всего, ничего. Хорошо, допустим, Вальдес прятал еще какую-то сумму в носке или домработница Марты Мерчан держала их у себя в шкафу. К чему сей факт нас приведет?
