Теперь его уже называли Хельги конунг – он стал человеком, взявшим многотысячный заморский город и способным сделать с ним что угодно. Но изменился ли он сам за этот год? Пожалуй, нет. Просто теперь она знала о нем и его племени куда больше, чем прежде.
* * *
К полудню Хельги конунг вышел в переднюю часть дома, где на длинных обложенных камнем скамьях его уже ждали собранные со всего города старейшины общин и застигнутые набегом богатые купцы. Было их менее половины от того количества, что сидело здесь, когда Элеазар предлагал Хельги трех рабынь взамен похищенной жены. Будучи воеводами ополчения своих общин, старейшины ночью пытались найти своих воинов и возглавить; часть погибла еще по пути, часть – в сражении. Раби Булгарин и хазарин Ильмуха были убиты на стенах, где несли дозор со своими людьми. Но русы восполнили число старейшин, похватав хозяев богатых домов. Христиан было мало: они искали спасения в храме, пытаясь там закрыться. Но, уповая на помощь бога, не сообразили, что потомки «морских конунгов» уже более двухсот лет в любом городе, где есть христиане, первым делом ищут здание с крестом на кровле…
Выглядел Хельги довольно бодро – умытый, с тщательно расчесанными и собранными волосами, хотя припухшие веки выдавали усталость. Поспал он явно меньше, чем ему хотелось бы, но на сон у него сейчас не было времени. Пытаясь сделать его более похожим на конунга, Пестрянка отыскала в сундуках Элеазара кафтан с богатой отделкой пестрым персидским шелком, правда, на широкой груди Хельги застежки сходились с натугой. Меч на плече был его собственный – с простым бронзовым навершием и потертой рукоятью рыжей кожи. Вместе с ним вошли человек десять русов; двое вытянулись по сторонам сиденья, опираясь на ростовые топоры. Перед сиденьем встал Мангуш, готовый переводить речи конунга на печенежский или хазарский язык.
– Поговорим, мужи боспорские, – начал Хельги, усевшись на место Элеазара и окинув взглядом лица – бородатые, усатые, широкие, продолговатые, узкоглазые. Лишь смуглость кожи была у всех здесь схожей. – Город Самкрай в моих руках, и я могу сделать с ним что захочу. Вы уже об этом знаете, иначе не сидели бы тут передо мной.
– Кто ты такой? – спросил Сабанай. – На самом деле?
Еще вчера они думали, будто знают, кто этот широкоплечий рус с красным пятном на пол-лица. Теперь уже поняли, что ошибались.
– Мое имя Хельги Красный. Я – племянник того Хельги, что был князем русов и завоевал с ними много земель. Даже почти захватил Константинополь.
– Ты русский князь? – спросил кто-то из греков.
– Я князь моей русской дружины, и мой род правит в Киеве. Этого вам достаточно. Теперь давайте поговорим о том, что с вами будет дальше.
Ему было видно, как при этих словах два десятка его слушателей переменились в лице. До этого на них было изумление, недоумение, недоверие – за ночь не все разобрались, кто же стоит во главе вражеского войска, возникшего внутри города без приступа и битвы у ворот. Даже понявшие, что город во власти русов, думали увидеть на этом месте какое-то иное лицо, незнакомое. Теперь же недоумение сменилось напряженным тревожным вниманием.
– Я предлагаю вам, старейшины Самкрая, выкупить жизнь и свободу себе, своим домочадцам и единоверцам. В городе есть общины жидинов, христиан, хазар-тенгрианцев, булгар-бохмитов, касогов, ясов и греков, то есть всех христиан. Сколько человек в каждой общине? Ты первый, Исидор.
До этого дня Хельги несколько раз присутствовал на совете у Элеазара и знал всех глав городских общин. Жидин Ханука сидел на полу и царапал писчей палочкой по восковой табличке, записывая ответы. Вид у него был глубоко несчастный. Ночью его вынудили участвовать в захвате башни, напомнив, что если в Киев не вернется Хельги, то и вся его родня в Козарах покинет их навсегда. Теперь ему приходилось служить Хельги, как по пути сюда Хельги якобы служил ему.
Старик Иегуда и вовсе был так потрясен этими событиями – поняв, что уже год был игрушкой в руках коварных идолопоклонников, – что слег больной. Лишь Синай, сидевший на полу с другой стороны от хозяйского места, держался бодрее товарищей, и в его темных глазах блестело любопытство: и что дальше?
– В городе сейчас около пяти тысяч человек, – сказал Хельги, когда все ответы были получены и записаны. – Считая женщин и детей. Я устанавливаю выкуп по двадцать шелягов за каждого мужчину, то есть с семьи.
По скамьям пробежал ропот.
– Это не так много для города, что служит торговыми воротами каганата с западной стороны, – перебил боспорцев Хельги. – И вполне вам по силам. Вы сами знаете, что я очень добрый, потому что в Константинополе за хорошего раба дают двадцать золотых номисм, и у меня есть корабли, чтобы отвезти вас всех туда и продать. И тебя самого, Исидор, ты еще достаточно крепок, чтобы за тебя дали двадцать номисм! А еще вывезти все товары и имущество, а город выжечь. Ну, то, что здесь может гореть… Но я не хочу этого делать. Мы желаем сохранить возможность торговать с каганатом через Самкрай. Поэтому, если мы придем к соглашению, я не стану никого убивать и даже забирать пленников для продажи.
– Соглашение! – Яс по имени Асах – рослый худощавый мужчина с черными усами и впалыми щеками, яростно взмахнул правой рукой и ударил себя по колену (левая у него была перевязана и подвешена к груди). – Ты явился сюда, как волк, обманом или колдовством ночью проник в город, убил сотни людей, даже женщин, и хочешь соглашения!
– Да, – невозмутимо ответил Хельги. – Вы, уважаемые, забыли кое-что. Прошлым летом сюда приезжали наши люди – люди от киевского князя Ингвара, моего родича, хотели продать вам хорошие товары. Ваш тудун даже не пустил их в город, потребовал четыре десятины. Я слышал от моих спутников жидинов, – он оглянулся на Хануку, – что ваш жидинский бог положил брать со всякого прибытка десятину. А кто не желает, тому он оставляет на поле лишь десятую часть урожая. Ваш тудун забыл завет своего же бога и запросил с нас четыре десятины вместо одной. Теперь вы убедились, что с нами лучше не ссориться и поступать по справедливости. А неумно убивать людей, которые уже все поняли. Поэтому я сохраню ваш город и лишь возьму выкуп – для лучшей памяти.
– Ты хочешь двадцать пять тысяч дирхемов! – Охантей, старейшина общины хазар-тенгрианцев, выставил вперед обе растопыренные ладони, будто желал показать, что пальцев на руках не хватает для такого числа. – Даже если ты порубишь нас на куски, мы не сможем достать в городе таких денег!
– Проверим? – предложил Хельги. – Скари!
Старший над десятком шагнул вперед.
– Возьмите этого, выведите на двор и порубите на куски. Посмотрим, не прибавится ли денег у остальных.
Мангуш перевел эту речь, чтобы все в помещении поняли. Охантей услышал перевод, когда двое рослых русов уже взяли его за локти. Вскинулся, в недоверчивом ужасе выпучив глаза, и его поволокли из палаты, не слушая возмущенных криков. Люди на скамьях зашевелились, иные вскочили, но навстречу выходящим вбежало еще десятка полтора и нацелили на безоружных боспорцев острия копий.
