– А наше добро, которое забрали твои люди? – угрюмо спросил Сабанай.
– Добыча есть добыча! – Хельги развел руками. – Хочу я или не хочу, но я должен вознаградить своих людей за их доблесть.
В тот же вечер в гавань вошла небольшая лодья с восемью гребцами, пришедшая с северо-запада. В ней сидел Торд Железная Шея – человек Хельги, которого тот отправил вместе с греческим войском к Карше. А причалив, немедленно отправился во дворец тудуна…
* * *
И вот настал день – такой же ясный, полный зеленовато-голубого сияния моря, – когда русские скутары отошли от причалов Самкрая. Теперь они сидели в воде куда ниже, чем когда пришли сюда каких-то десять дней назад, ибо были нагружены добычей до последней возможности. Что будет, если на море поднимется волнение, даже думать не хотелось.
Пестрянка сидела на корме «конунговой лодьи», как ее стали называть, и смотрела на пять огромных ларей, набитых цветным платьем, шелками, серебряной посудой и разными украшениями. Все это было ее. Как объявил людям Хельги, «доля королевы» исключается из числа добычи и не подлежит учету при разделе, ибо ее смелость позволила всему войску войти в город. Ворчали вполголоса только бояре, сами желавшие для своих жен таких же паволок – не многовато ли ей одной-то? Да еще челядь!
Пестрянка и сама думала, что ей столько всего не надо, но Хельги успокоил ее, сказав:
– Это здесь кажется много. А когда приедем в Киев и ты будешь раздавать знатным женам подарки – начиная с княгини и ее родственниц, – окажется, что надо бы и побольше.
В той же лодье сидели пять человек заложников – девушки и отроки из семьи Асаха и еще двоих старейшин общин ясов и касогов. Им предстояло ехать с Хельги и Пестрянкой в Киев и жить с ними год или два – пока не закончатся переговоры и не будет заключен договор. Она старалась запомнить их имена: Баччири, Дакко и Дебола, а сестры их – Кабахан и Салимат. Всего заложников было человек сорок: хазары, булгары, греки, жидины. Самой весомой добычей, конечно, был епископ Никодим, глава здешней епархии, и к нему была приставлена особая стража. Пестрянка пыталась вообразить, как будет жить следующие пару лет среди этого разноязыкого сборища, – и не могла.
И это после сельца Чернобудова, где ее первые пятнадцать лет жизни окружали только родичи и разные свойственники!
Усиливался ветер. Подняв паруса, тяжело нагруженные лодьи, будто раскормленные гуси, двинулись через Боспор Киммерийский на север – к берегам Таврии, во владения своих союзников-греков.
* * *
После ухода русов боспорцы, причитая, начали наводить порядок в разгромленном и ограбленном городе. Когда вскрыли сараи, где были заперты заложники, не увезенные русами, и те наконец обрели свободу, в одном, ко всеобщему изумлению, обнаружился старейшина Охантей – весь в синяках и с двумя сломанными ребрами, но живой и не по кускам. Оказалось, его только избили, чтобы кричал погромче, а потом увели и заперли. Однако за дни господства русов Самкрай так привык к мысли о его страшной смерти, что теперь пошли слухи, будто его и правда изрубили, а потом оживили страшным колдовством идолопоклонников. В конце концов он перебрался с семьей в Дербент, спасаясь как от проклятых русов, так и от славы оживленного мертвеца.
Глава 15
Хельги так скоро избавил от себя боспорцев вовсе не по доброте сердечной. Торд Железная Шея прибыл к нему из-под Карши с вестью, что дела греков плохи: с севера, из степей за соленым Меотийским озером, пришло большое конное войско. Греки снимают осаду и уходят. А значит, пора и русам оставлять Самкрай.
Несколько дней их тяжело нагруженные лодьи шли на запад вдоль побережья Таврии. Всем хотелось домой – отдыхать и хвалиться славой и добычей. Русы и славяне ехали веселые: вражеский берег остался позади, опасность погибнуть в сражении, как казалось, миновала, впереди был лишь путь вдоль Таврии и по Днепру, а потом – веселые пиры у князя, похвальба славой и добычей, почетная, богатая жизнь. Молодые мечтали о женитьбе на невестах из уважаемых родов, зрелые – о хорошем хозяйстве для сыновей.
– Про нас, поди, и песни теперь сложат, да? – смеялись те, кто слышал дружинные сказания о походах Вещего. – «Как ходили мы во царство во Хазарское…»
Но Хельги остудил радостные ожидания.
– Возвращаться в Киев еще рано, – пояснил он как-то на стоянке. – Мы ходили на каганат, Ознобиша, не просто ради добычи. Весь этот поход был нужен для того, чтобы вынудить греков заключить с нами договор о торговле. Правда, Асмунд? Ради этого мы ввязались в их войну с каганом.
– Да, таково было условие греческих цесарей, – подтвердил Асмунд. – Василевсы хотели, чтобы мы напали на Самкрай, и после этого они обещали заключить с нами договор. И мы не можем сейчас ехать прямо домой. Сначала мы должны встретиться в Таврии с царевыми мужами, с Евтихием: пусть он подтвердит, что договор исполнен и на следующее лето греки в Царьграде ждут наше посольство.
Отроки и бояре приуныли, но уговор есть уговор, а Хельги был за князя: спорить с ним не приходилось. Однако Пестрянка, слышавшая разговоры Хельги, Асмунда и старших их оружников, знала, что дело еще сложнее. Если Песах, тудун Карши, с его конницей не ограничится тем, что отогнал греков от своей крепости, а пойдет следом за ними в Таврию, весьма возможно, что впереди ждут очередные битвы. И уже очень скоро.
– Как мы будем воевать с конницей? – говорил Асмунд, когда хёвдинги и бояре собрались на совет в тени под дикой сливой. – У нас был уговор только насчет Самкрая. Помогать грекам дальше мы не брались.
– Мы заключили с ними военный союз, и они могут потребовать от нас помощи до самого конца войны, – возражал Хельги. – Чем лучше мы покажем себя сейчас, тем более выгодных условий сможем требовать. Подумай об этом, Асмунд, ведь тебе и придется на другое лето ехать в Царьград!
– Почему это мне?
– А кому? – Хельги выразительно огляделся. – Ты думаешь, у Ингвара за зиму откуда-то возьмется еще целая дружина разумных и сведущих мужей?
– Из снега налепит, что ли? – усмехнулся Вермунд, которого воеводы держали при себе ради его опытности и знания языков.
– Ну… Свенельд… Мистина… Бояре киевские. Из дружины старшие…
– Асмунд, брат мой! – Хельги подался к нему ближе и положил руку на плечо. – Прости, но ты меня огорчаешь! Ты сражался за Самкрай, наверное, будешь сражаться с хазарами в Таврии. Твоими руками будет вспахано поле для будущей торговли и союза с греками. Неужели ты позволишь, чтобы урожай собирал кто-то другой – Свенельд, или наш зять Мистина, или Тормар, или Острогляд, или Грозничар? Мы с тобой своими мечами добудем право на этот договор, мы и получим всю честь и выгоду от его заключения. Никому иному мы ее не отдадим. Я, как твой брат, ради нашего рода не позволю тебе ее отдать. Где твое честолюбие? При такой отваге и уме, в коих никто не усомнится, у тебя его удивительно мало!
– Зато у тебя на двоих хватит! – Асмунд улыбнулся.
