– А он так и лежал со свернутой шеей? – уточнила Пестрянка. – И еще разговаривал?
– Со свернутой шеей люди не разговаривают, я это точно знаю, – усмехнулся Хельги.
– Это было чудо Господне, которое сотворил Божьей силой святой Стефан, – пояснил Вермунд и продолжал: – И когда Бравлина окрестили, пена из его рта перестала идти, а лицо снова стало смотреть вперед, только шея, говорят, у него еще болела. Бравлин приказал освободить весь полон греческий и всем вернул отнятое добро, а его люди крестились вслед за ним. Только, как говорят, обращение его было притворное, от страха перед святым Стефаном, который мог его убить. Ибо не слышно, чтобы по возвращении дружины Бравлина в Киев там появились христиане… Вон греков самих корабли! – Вермунд показал на крупные суда у причалов гавани. – Видать, из Царьграда.
С кораблей сгружали множество амфор с вином и оливковым маслом, которое дальше продавали в каганат, в те области, где виноградников не возделывали.
Лодья прошла мимо каменных молов, защищавших корабли в бухте от бурь, а заодно и от врагов: Хельги показал Пестрянке на крепления огромной железной цепи, которую можно было протянуть между молами и запереть бухту.
– Как в Царьграде, так же Суд перекрывают, – кивнул Вермунд.
Нижний город начинался почти от самой воды. Будто стражи-великаны, Сугдею прикрывали две горы. Постройки карабкались от моря на более пологие склоны, а северные, более отвесные, служили крепостной стеной, выстроенной самими богами. Узкий проход – единственную возможность попасть в Нижний город со стороны суши – со времен греческого владычества перегораживала стена с башнями.
На пристани русов ждали люди от стратига, но уже без начальства: лишь малый воевода-кентарх с двумя десятками отроков.
– С вами должен быть епископ Никодим, – сказал кентарх, окидывая взглядом небольшую русскую дружину. – А вместо него вы привезли женщину!
– Шагай вперед, – дружелюбно предложил ему Хельги.
Фемное войско расположилось станом вне города, но прямо от пристани стало видно, что и в самой Сугдее очень много людей. Везде стояли повозки, заполненные мешками и амфорами, виднелись привязанные козы, усталые женщины, чумазые дети, куры в корзинах. Христиане Таврии бежали от наступающих хазар под защиту греческого стратига и гор, непреодолимых для конницы.
Речь звучала в основном греческая, хотя попадались и говорящие по-хазарски. На том и другом языке Пестрянка пока запомнила лишь по десятку слов, но уже легко различала их между собой.
Вслед за кентархом русы поднимались по улочкам-лестницам, вырубленным в скале. Постройки Сугдеи не слишком отличались от того, что они видели в Самкрае: такие же низкие дома и домики с саманными либо каменными стенами, так же сложенными «колосом», под обмазанными глиной крышами из соломы или сушеной морской травы. Жили в них те же булгары, ясы, греки, хазары. Несколько веков Греческое царство боролось за эти земли с Хазарией, обитатели этой части света волнами накатывали на Таврию, перемешиваясь между собой, кому сколько позволяла вера, и сами святилища их соседствовали. Как и сборщики податей от василевса и кагана. Над теснотой обмазанных глиной крыш поднималась округлая кровля церкви – храм Двенадцати Апостолов, как сказал Вермунд.
В крепости дома были побольше и побогаче – с каменными стенами, ограждавшими дворы. Двор здешнего градоначальника, тумарха Дионисия, тоже был обнесен стеной, а с внутренней стороны – крытой галереей на деревянных столбах. Столбы и кровли сплошь оплели виноградные лозы, создав род полога и одев двор сквозной тенью. Среди резных листьев виднелись грозди с еще зелеными, мелкими круглыми ягодками.
Вступив во двор, Пестрянка наконец перевела дух и убрала от лица шелковое покрывало, под которым прятала свою белую кожу от палящих лучей. Двор был вымощен каменными плитами, такие же плиты служили порогом у входа в дом. Жилище было велико, как несколько изб, пристроенных одна к другой. Сперва гости прошли через помещение для челяди; там стояли жернова и каменные ступы для зерна, возле них возились женщины (все забыли работу и повернули к Пестрянке удивленные лица).
Потом русы вступили в другой покой, весьма обширный, но и оттуда дверной проем уводил куда-то дальше. Здесь тоже тянулись вдоль стен глинобитные скамьи под пышными овчинами, возле них стояли столы. Везде было столько народу, что Пестрянку тянуло взяться за руку Хельги. Но она крепилась, заставляя себя хранить вид невозмутимого достоинства. Она – не испуганная «понева» из кривских лесов, а почти королева – жена вождя княжьего рода, уже сумевшего заявить о себе. Асмунд, вон, с самим василевсом царьградским у него за столом беседовал… и чуть в драку не полез.
Вспомнив об этом, Пестрянка с трудом подавила улыбку и почувствовала себя увереннее. Какими бы ни были эти стратиги и тумархи, а василевсу не в версту
[24], и этот большой дом перед палатами цесарскими – всего лишь глиняная камора!
Здесь находился сам стратиг фемы Херсон, патрикий Кирилл, высший представитель власти во всей греческой части Таврии. С ним вместе ждал гостей присланный из Царьграда магистр Евтихий, знакомый Асмунда. Он привез в Таврию отряд катафрактов, но в столкновении с конницей Песаха тот полег почти весь – что и вынудило греков отступить, поскольку сражаться с выученной и хорошо вооруженной конницей, не имея таковой, было бессмысленно.
Когда русы вошли, оживленный греческий говор смолк. Хельги остановился перед входом, обводя палату глазами. Оба стратига сидели во главе стола. Сами они не произвели на Пестрянку сильного впечатления: двое мужчин лет сорока, с простыми лицами, невысоких и примечательных только шелковыми одеждами. У того, на кого им указали как на Кирилла, стратига фемы Херсон, лицо было поприятнее, с более правильными чертами; очень светлые на смуглой коже серые глаза хранили отстраненное выражение, будто он намерен тщательно скрыть малейшую свою мысль, и тем напоминали две тускловатые оловянные бляшки. Евтихий, посланец василевсов, был мужчиной средних лет и бодрым, но с почти полностью седой коротко остриженной головой, небольшой седовато-черной бородкой и сильно выступающим вперед носом.
Увидев Хельги со спутниками, они замолчали и воззрились на него. На пару мгновений повисло молчание. Потом два знатных грека с видимой неохотой встали. Перед ними стоял варвар, но он принадлежал к правящему роду, а главное, был им нужен.
Хельги молчал, глядя на греков с легким любопытством. И ждал. Они тоже ждали, но на его покрасневшем от солнца лице – даже родимое пятно стало менее заметно – читалась готовность ждать сколько угодно.
– Приветствуем тебя, – наконец обронил патрикий Кирилл. – Тебя, Эльги, архонт Росии, твоих людей и… – он перевел недоумевающий взгляд на Пестрянку, – …мы надеялись поприветствовать епископа Никодима…
– И я приветствую вас, – кивнул Хельги. – Это не епископ, это моя жена, королева Фастрид.
Пестрянка кивнула удивленным грекам, подумав, как удачно, что Хельги еще полтора года назад придумал ей другое имя. «Дроттнинг Фастрид» звучало куда внушительнее, чем «Пестрянка». И впрямь можно подумать, она такого знатного рода, что ей солнце косы плетет, а месяц двор метет!
