Хельги, Асмунд, Стейнтор, Гудмар, Семимир, Перезван, Благожа и прочие воеводы молчали, пытаясь уразуметь, что такое им передал хазарский полководец.
– Ну, что же, это ответ разумного человека, – сказал наконец Хельги. – Поверь он мне на слово, он и правда был бы не настолько умен, чтобы стать надежным союзником. Значит, будем управляться сами. И Таврия увидит наши дела! Ты же, Синай, исполнил мое поручение настолько хорошо, насколько это в человеческих силах, и в награду оставь этот кафтан себе. Отрокам выдадут по шелягу. Ну, дубы сражений, – он оглядел своих воевод, – не хочет ли кто из вас проехаться на рынок в Сугдею и прикупить вина?
– Это за что он нас дубами обозвал? – обиженно пробормотал Селимир.
– Это значит, назвал нас удалыми молодцами по-ихнему, по-варяжски, – пояснил киевлянин Милояр.
– А! Ну, тогда я бы съездил, – кивнул Селимир.
Хельги окинул взглядом его грузный стан и круглое лицо, опушенное бородой и отмеченное явным пристрастием ко всем радостям жизни.
– Пожалуй, тебя-то мне и надо.
– Что, на дуб сильно смахиваю? – хмыкнул Селимир и приосанился.
* * *
На другой день, еще довольно рано, в гавань Сугдеи вошли два русских скутара. На каждом было человек по десять. Они миновали мол, причалили у ближнего к городу его конца, высадились, оставив по человеку в каждом скутаре, прочие отправились на рынок. Оружия при них не было – как и полагалось по уговору между их вождями и стратигом.
Рынок Нижнего города в это время изобиловал плодами земли. Уже созревали сливы – желтые, красные, розовые, синеватые, – а еще вишни, груши, яблоки, дыни. Целыми горами лежали свежие смоквы, блестя под солнцем лиловыми, бурыми, зелеными боками. Синел в корзинах виноград, продавались орехи. Рыбаки принесли утренний улов, с повозок предлагали пифосы свежего молока, творог и сыр, яйца и домашнюю птицу. От углубленных в землю хлебных печей тянуло запахом горячих лепешек, а от жаровен – жареной рыбы.
Русы толкались среди повозок и лавок, приценивались к припасам. Главным среди них был средних лет довольно полный архонт с румяными щеками и в зеленом кафтане; заломленная набок хазарская шапка с «ушами» придавала ему лихой вид. Разменяв серебряный дирхем на фоллисы, он покупал свежие лепешки, сыр, жареную рыбу, сливы, а его отроки складывали это все в корзины и заплечные короба из темно-желтой коры: это называлось «береста». Трое тащили по амфоре вина.
– Уезжаем домой, – охотно рассказывал архонт торговцам. – Князь уже стан сворачивать приказал. Не поладили было князья наши, да вроде сговорились. Худой мир лучше доброй ссоры, а, борода? Верно говорю? Вот, на дорогу запасаемся. У нас-то такого овоща сладкого не водится… Правда, меды у нас лучше, а то вино это ваше такая кислятина бывает, ну его совсем! Ого…
Он оглянулся вслед женщине, что прошла мимо, улыбнувшись ему из-под края покрывала полусонной улыбкой, будто поднялась раньше, чем ей хотелось бы.
– Вермунд! – заорал толстый архонт. – Вермунд где?
– А вон, смоквы у старухи пробует, – подсказал кто-то из отроков.
– Да плюнь ты свои смоквы! Поди спроси у вон той – она из тех, кого можно, или чья-то?
В недолгом времени русы вновь показались в гавани. Отроки были нагружены корзинами и амфорами, а Селимир шел между двумя потаскушками, что слоняются близ рынка и причалов: обе хохотали, хотя едва ли много понимали из того, что он им рассказывал по-славянски. Зато хорошо понимали звон дирхемов в кошеле у пояса с хазарскими бляшками, что украшал его выпирающий живот – архонт явно не напрасно сходил на Таматарху и мог похвалиться добычей. Сугдиане оглядывались на них, прикрывая рты ладонями, чтобы не смеяться. Рыжая Панагула не зря сегодня встала в такую рань – для нее, конечно, – как знала, что ее поджидает хороший заработок. Синяк под глазом с того случая в кабаке Носатого Закиса у нее уже почти прошел. И подружку прихватила – Элена, тезка василиссы, хоть и располнела на третьем десятке, а тоже была еще ничего. Наверное, про этих женщин русский архонт тоже мог бы сказать: «У нас такого не водится».
Сделав столь прекрасные запасы, домой, то есть в стан, архонт не торопился. Миновав свои лодьи, вся ватага вышла на мол и уселась там, шагах в сорока от машины, которая поднимала в случае надобности железную цепь через гавань. Второй конец цепи был закреплен на берегу, и там тоже стояло пять человек стражи. Старший их находился здесь, при своих людях. Десятник, Фрасас, безо всякой радости смотрел, как человек семь русов усаживаются на мол, откуда открывался и впрямь красивый вид на гавань и Нижний город, как отроки открывают корзины и раскладывают на расстеленном плаще лепешки, свежие смоквы и белый сыр, как архонт отбивает запечатанное смолой горлышко амфоры, кидает его в воду, а сам наливает вина в рог, который принес на поясе. Потом амфору пустили по кругу; отроки пили, угощали женщин – Панагула и Ленико визгливо хохотали, глядя, как дикие русы проливают вино на грудь через неровно обломанные края, но сами тоже не отказывались приложиться. У этих варваров и потаскухи научатся пить неразбавленное!
– Чего вам здесь надо? – Фрасас подошел к пирующим русам, но в голосе его зависти было куда больше, чем удивления. – Не положено здесь. Проваливайте, – без особой уверенности добавил он, не зная, как определить положение архонта. Окажется еще знатный и обидчивый…
– У? – Тот, явно не поняв ни слова, протянул ему амфору.
– Не положено мне, на службе я, – Фрасас попятился, в душе негодуя на руса, который явился жрать вино и развлекаться с девками туда, где честные люди несут свою нелегкую службу.
Не поняв ответа, толстый архонт немедленно про десятника забыл и вновь принялся рассказывать что-то девкам. Они мало что понимали, хоть он и помогал, изображая руками, видимо, сражение. Надо думать, врет про свои ратные подвиги. У кого в кошеле звенит, тот может что угодно врать…
Фрасас вернулся к своим людям, сидевшим в тени полога у машины – без полога стража здесь, на открытом месте, просто изжарилась бы. На их памяти цепь, дремлющую на дне гавани, будто железный змей, ни разу не приходилось поднимать к поверхности. Врагами сугдиан были хазары, а те, не имея кораблей, никогда не приходили с моря – только со стороны перевалов.
Русы запели. Толстый архонт что-то бормотал на ухо Ленико, беззастенчиво шаря своими лапами по ее пышным бедрам. Он что, намерен предаться разврату прямо на молу, у людей на глазах? Тьфу!
Думая об этом и прислушиваясь к варварскому напеву, Фрасас даже не сразу разобрал, когда в крепости вдруг зазвучали кампаны
[27]. А расслышав наконец тревожный голос бронзы, первым делом подумал о хазарах. Всем памятна была недавняя битва на ближнем перевале, когда русы и стратиоты под началом Леонтия остановили конные полчища Песаха. В Сугдее ходили разные мнения: пойдут хазары на приступ еще раз, или попробуют прорваться через дальний перевал, или уйдут восвояси, если поможет нам Бог? Вернулись? Но столба пыли, который всегда вздымается над многочисленной конницей, никто не видел, значит, они выбрали на сей раз дальний перевал? Но почему тогда подают знак как при нападении на сам город? Неужели прорвались?
