Орлы кричали, что им все ясно. Свенельд умел растолковать нужное на понятном гридьбе языке. То, что Ингвар говорил об утверждении державы, понимали далеко не все, да и сам он представлял это довольно смутно. Ему Киев виделся крепостью на горах, чем-то вроде земного Асгарда, где можно засесть с большой, хорошо вооруженной дружиной и повелевать окрестными землями, то есть брать с них разнообразную дань. Зерно, мед, съестные припасы, льняное и шерстяное полотно на одежду и паруса. Рабы и рабыни, скот, кони. Меха, тот же мед, воск, чтобы продавать за серебро грекам, сарацинам и прочим. Ходить в походы на еще не покоренные земли, захватывать полон, продавать и снова брать дань. Так он понимал власть, и в мечтах ее расширение виделось ему бесконечным. Его северные предки – Харальд Боезуб, Ивар Широкие Объятия – владели всеми землями, названия которых были ему известны. К тому же стремились иные из тех, кто топтал землю ныне. Хальвдан Черный подчинял себе один фюльк Северного Пути за другим, и поговаривали, будто он хочет владеть всем им один. В Ютландии Кнютлинги истребили и вытеснили уже несколько королевских родов – в том числе ту ветвь Скъельдунгов, к которой принадлежал Олег Вещий и его братья. Здесь, на берегах славянских рек, сам Вещий оказался сильнее других вождей. Теперь его достояние перешло в руки Ингвара, и он был полон решимости доказать, что тоже не даром ведет свой род от Одина.
У Стемида хранился старый Олегов договор с греками: два пергаментных листа, свернутые в трубку, помятые и потрепанные, через несколько рук перешли к нему после смерти старого князя Предслава. Отец Олега-младшего хранил договор у себя, поскольку был одним из немногих, способных его прочитать: и моравские письмена, коими записывалась речь на славянском языке, и греческие. В юности Стемид научился тому и другому за то немалое время, что Олегово посольство прожило в Царьграде. Но с тех пор ему почти не случалось ничего читать, и теперь понадобилась помощь всех старых гридей и Олеговых бояр, чтобы восстановить содержание и вспомнить буквы. Купцы, которым постоянно приходилось иметь дело с греками и разрешать всяческие нелады, помнили статьи договора на память, но никто, кроме Стемида, не мог указать, где на листе записано насчет убийств или наследства умерших. Греки ведь лукавы: скажут, что не было такого, и придется доказывать!
Обучаться чтению у Асмунда не было времени. Он просто запомнил, по указке Стемида, в какой статье о чем говорится. Обсуждать это с греками ему, скорее всего, не придется, но так он себя чувствовал хоть сколько-то послом, а не просто раззявой с выселок.
Киев они покинули вместе с Ранди Вороном и его людьми, ехавшими в хазарский Самкрай – торговые ворота каганата. Ингвар с большой дружиной проводил их до порогов. Опасность столкнуться с печенегами сохранялась и дальше – до границ Болгарского царства на западном берегу Греческого моря, – но на более долгий срок Ингвар не мог оставить едва успокоившийся после переворота Киев.
В устье Днепра дороги разошлись: Ранди ушел на юго-восток вдоль побережья Таврии, Асмунд – на запад. Три лодьи, по двадцать гребцов на каждой, благополучно преодолели путь: в летнюю пору Греческое море было спокойным, и течение вдоль берега несло их в нужном направлении. Купцы говорили, что на обратном пути все будет наоборот, но так далеко в будущее Асмунд сейчас не заглядывал. Он чувствовал себя тем молодцем из сказания, что лезет по бобовому стеблю на небеса: сперва до одного, потом еще выше, и еще…
И само царство Болгарское – шелковисто-синее море, беловато-серые скалы, пологие горы, тоже синие чуть в прозелень – было так непохоже на его родной край и даже на землю Полянскую, что он не стал бы ручаться, что все еще на привычном свете. По склонам гор желтели соломенные кровли, а потом берег резко обрывался в море. Особенно сбивало с толку само море: оно расстилалось за левым бортом скутара и уходило в бесконечность. Со стороны отца потомок викингов, Асмунд по рождению был лесным человеком и северного моря своих предков никогда не видел. Греческое море – то синее, то голубое, то смарагдовое, как глаза сестры Эльги, – в своей беспредельности казалось ему гранью того света.
– Нет, оно велико, но не беспредельно, – рассказывал ему Вермунд, купец средних лет и опытный путешественник. – На восточном берегу, за Таврией, лежит Хазария. Я не раз там бывал, хотя товары возить в греки выгоднее. Если у Ранди Ворона все сладится и он договорится с тудуном Самкрая, через год-другой и ты сможешь там побывать. Многие русы ездили и дальше. Если пересечь каганат от Самкрая на восток по суше или пройти по рекам, то будет Гурганское море, а за ним – страна сарацинов, Серкланд.
Асмунд пытался представить эти земли, и от их неоглядности кружилась голова. Слушать сказы о далеких землях, сидя дома, в Варягине над бродом, было легче: ну, Золотое царство на третьем небе, или Серкланд, какая разница? Здесь же, на болгарском берегу, он уже точно знал: и Царьград, и Гурганское море существуют на самом деле. Туда можно проникнуть безо всякого волхования. И от этого захватывало дух.
Но вот миновали Болгарское царство. В городе под названием Мидия начиналось царство Греческое, и здесь Асмунд впервые выступил как киевский посол: объявил о себе местному воеводе-турмарху. Греки еще не знали о смене власти в Киеве и удивлялись, почему не идет ежегодный торговый обоз.
В Мидии пришлось задержаться.
– А грамоты у вас есть? – спросил турмарх, по имени Прокопий.
Он носил титул спафария, что означало «меченосец», и действительно опирался на меч, когда принимал русов, сидя на каменном стуле в просторном каменном доме. Его стены были красиво выложены из чередующихся слоев красного кирпича и белого известняка.
В большие окна, каждое размером с дверь, влетали порывы теплого ветра с запахом незнакомых цветов.
– Есть. – Асмунд подал ему свернутый лист пергамента.
Как быть с грамотами – этот вопрос и самого Ингвара ставил в тупик. Что писать? На чем писать? Олег Предславич держал для этого ученых людей из числа христиан своей дружины, но они уехали из Киева вместе с ним. В старых Олеговых ларях, которые разбирали для дележа имущества между Предславичем и Ингваром, нашли несколько потрепанных стопок пергаментных листов. Их привезли когда-то с Босфора в числе прочей добычи: дорогие золоченые оклады ободрали и сделали из них подвески к ожерелью для Венцеславы Олеговны, а листы, которым не могли придумать никакого применения, бросили и забыли. Теперь Ингвар велел Стемиду их забрать: не сгодятся ли? Тот помял пергамент и кивнул. Долго скоблил ножичком, убирая старые записи.
– А что здесь? – спрашивал Асмунд, которому вид этих черных значков внушал любопытство и опасение. – Может, важное что?
– Да тут по-моравски… Не по-гречески, – Стемид вглядывался в строки. – От болгар добыли.
– Что там сказано?
– «Послушание Израилю… – нахмурясь, с трудом разбирал Стемид. – Г… Б… Это «Господь Бог твой един есть»!
– Какой – господь бог един?
– Ну, их болгарский бог. «Идите в… идите видите яко я… здесь… ни… есть… образ…» Тьфу! – Он отмахнулся и потер глаза рукой. – Не разберу.
