– Его мать заставила жениться, – стала рассказывать Пестрянка, хотя Хельги больше не задавал вопросов. Но он всегда охотно слушал, а его смешной славянский язык создавал впечатление, что он половину не поймет и поэтому ему можно открыть то, чего открывать никому не хочется – почти как доброй собаке. – У них тогда тяжелое лето выдалось: твой отец как раз перед этим погиб, а сестра Елька в Киев сбежала. Домолюба осталась с четырьмя младшими детьми вдовой. А вскоре после того прежняя Бура-баба умерла, а еще Князя-Медведя убили… – Пестрянка понизила голос до шепота, сообразив, что в лесу не стоит говорить об этом. – Князя-Медведя нашли убитым, его в спину ударили чем-то, ножом или вроде того, а потом еще лоб разрубили.
– Кто се есть? – Хельги напряженно смотрел ей в лицо, стараясь понять, в чем дело. – Конунг медведей?
– Князь-Медведь – это наш самый старший ведун, он в лесу обитает и мертвым путь на тот свет отворяет, а живым – на этот. В нем все чуры наши и деды живут, а тут его взяли и убили! У нас такой страх был по всей волости, думали, погибель нам всем придет. Ждали, что теперь все нави и кудесы на нас так и набросятся, а остановить их некому. Еще толковали, будто ни одна баба теперь чад не родит, пока вину не искупим, а как искупать – и спросить не у кого.
– Кто его убил? – серьезно спросил Хельги.
– Невесть кто! Тут киевляне тогда были, варяги, они Ельку увезли от него, они, значит, и убили. Да их не сыскали. Ну вот, а вместо старой Буры-бабы, князь сказал, теперь будет Домолюба. А прежняя Бура-баба, которая умерла, была их мать, Домолюбы и Воислава. Домолюба и пошла в лес вместо матери. А Доброзоровна в доме одна хозяйничать осталась, у нее на руках деверя четверо детей да свой Кетька. При ней тогда еще своя дочь была, Ута, но ее в Киев с Елькиным приданым снарядили, она и уехала. И уже Доброзоровна знала, что дочери уезжать, не хотела одна оставаться в доме, вот и велела Аське: ступай, дескать, на Купалии, ищи себе жену. Он и пошел.
Пестрянка помолчала и глубоко вздохнула:
– Я его раньше видела. Года за два даже. Он мне нравился. Приглядный такой парень. Не разговорчивый, зато основательный. И собой хорош. Я едва заневестилась, все на него посматривала, да думала: где уж нам? И тут вижу: он тоже все на меня поглядывает… и еще на Утрянку, сестру мою, стрыя Чистухи дочку. А потом говорит: пойдешь за меня? Я аж не поверила. Чтобы такой парень, да воеводы старший сын, ко мне посватался? Говорили, что на этот год никто жениться не будет, потому что Князь-Медведь… А я уже взрослая была, ждать не хотела. И парень такой хороший, семья богатая. Я и пошла с ним. А там недели не прошло, собрались они в Киев, Уту замуж везти, Аська с ними поехал. Я думала, жалко, теперь, может, только зимой воротится, но что делать – он у них, Уты и Ельки, один был взрослый брат. Уехал… и все. И не возвращается больше. Я уж думаю: может, он и не хочет возвращаться? Может, забыл про меня? Такая я незадачливая…
Судя по глазам Хельги, он почти с самого начала утратил нить повествования и совсем не понял, кто куда уехал и кто кому кем приходился. Но главное он разобрал: Пестрянке грустно.
– Глэди мин
[4]… – Хельги взял ее за плечи и бережно прислонил к себе. – Не надо много печаль иметь. Ты такая красивая. Тебе будет счастье.
Пестрянка уткнулась носом во влажный холст его сорочки, сквозь нее ощущая тепло тела. Хельги был лучше собаки: он мог ответить, пусть не слишком складно, зато именно то, что хотелось услышать. Но разве она не слышала таких же утешений? Ей говорила это и своя родня, и Аськина. Его родители тоже были недовольны тем, как сын поступил с молодой женой: привел, а сам пропал. Пестрянка даже слышала, как свекор упрекал свою хозяйку: ты, дескать, парня вытолкала на игрища и велела без жены не возвращаться, а у него сердце не лежало… Пестрянка даже испугалась тогда: не из-за нее ли Аська не вернулся из Киева? Может, не заставь его мать жениться, он бы приехал той же зимой и теперь жил дома? Иначе зачем пропадает на чужбине? Кто его там в неволе держит?
– Слушай… – сказал Хельги у нее над ухом. – Твой муж нет три лета. Когда нет три лета, он сказывается мертвый.
– Считается?
– Да. Когда муж ушел в море и три года нет, считает-ся, он мертвый. И жена найти другого мужа имеет право.
– Но Аська же не умер! – Пестрянка подняла глаза.
– Где видок, что не умер? – Хельги огляделся. – Ты имеешь право сказать его родичам: его нет, я вольна в себе… – Он отчаянно старался обойтись тем набором славянских слов, который знал. – И взять другой муж.
И пока Пестрянка соображала, о чем таком он говорит, Хельги снова привлек ее к себе и обнял крепче, уже так, как обнимают не просто из доброты.
– Хочешь, я буду твой муж? – шепнул ей в ухо.
От звука его низкого мягкого голоса с ней делалось что-то такое, будто нечто теплое тает в животе. Этот голос был будто пушистая лапа, что гладит прямо изнутри… Его губы прильнули к ее виску; у Пестрянки вдруг так сильно застучало сердце, что она испугалась и отшатнулась.
– Ты что это задумал? – возмутилась она. – Ты меня за кого принимаешь? За вдову гулящую? А ну давай мой короб и ступай домой!
– Фастрид, будь спокойный! – Хельги выставил вперед ладони, будто показывая, что в них нет оружия. – Не надо сердитый… ся. Я могу любить тебе вместо твой муж. Если ты хочешь. Если ты не хочешь… пойдем в лес.
Он кивнул на тропу, предлагая следовать прежним путем. Пестрянка с подозрением покосилась на него, подумав вдруг: не слишком ли беспечно было отправиться в безлюдное место с мужчиной вдвоем? Хельги жил у них уже почти полгода и считался ее близким родичем, поскольку приходился пропавшему мужу двоюродным братом. И был самым старшим из варягинских мужчин в поколении сыновей – племянников знаменитого киевского князя Олега Вещего.
Появление его оказалось большой неожиданностью для всех. С маленькой дружиной из десятка датских бродяг он прибыл в Варягино из Хольмгарда в поисках родни своего отца – Вальгарда. Тот был мертв уже два с половиной года, но, разумеется, послать об этом весть в далекий Хейдабьюр никому и в голову не приходило. Даже Торлейв давно позабыл о том, что много лет назад, еще когда они с братом служили в дружине ютландского конунга Кнута, Вальгард водил дружбу с девушкой по имени Льювини. Отец ее торговал железом и по полгода проводил в Свеаланде, а мать любила задавать пиры и слушать рассказы о дальних странствиях. Но в Хейдабьюре младшие братья Одда Стрелы прожили всего пару лет и отправились вслед за ним: в то время Одд прославился благодаря удачному походу на Константинополь.
О том, что у Льювини уже после их отъезда родился мальчик, Вальгард так никогда и не узнал. А Торлейв узнал о существовании племянника, когда двадцать пять лет спустя перед ним однажды предстал мужчина – и впрямь удивительно похожий на Вальгарда. Надеясь, что сын когда-нибудь найдет свой род, Льювини дала ему имя в честь старшего брата отца – того, о котором Вальгард так много и восторженно говорил в тот год
[5].
