Это колдовство. Эльга села на скамью и еще раз пыталась вспомнить, не доедала ли она когда-нибудь за Мистиной хлеба или он за ней, но ничего такого на ум не приходило. Что такое с ней случилось за последний год? Его голос, его запах сводят ее с ума, один взгляд на его сломанный нос заставляет ее внутренне вздрогнуть от страстного восторга. Она не владеет собой, она больна!
«Он мог бы и умереть из-за этого…» Нет, ради желания владеть ею Мистина не поступит с Ингваром так, как мог бы поступить с кем-то другим… Нет, нет, это уж слишком!
О боги! Сжимая руки на коленях, будто пытаясь таким путем обрести власть над собой, Эльга дала себе слово: больше она никогда не позволит ему подойти настолько близко, чтобы вновь накинуть на нее эти чары.
* * *
С этого дня обращение Эльги со свояком решительно изменилось. Она перестала звать Мистину в жилую избу (разве только вместе с Утой), виделась с ним лишь в гриднице, здоровалась и прощалась издалека, а если он приходил без зова, то при ней всегда был кто-то из женской родни или челяди.
В первые дни и даже недели она тревожилась – второй человек после князя, к тому же такой настойчивый и изобретательный, отыскал бы способ добиться своего. И в то же время раздор с ним мучил ощущением большой, почти невосполнимой потери. И ни с кем она не могла поделиться. Не с Утой же!
Она лишилась человека, чьему уму полностью доверяла. Мистина, конечно, останется ей предан как княгине, но это желание быть нужным ей она сама в нем погасила. А как иначе? Оставь она все по-старому – и ее потерей стала бы честь.
Но Мистина предпочел отступить.
– Эльга, не бойся меня, – шепнул он ей однажды, почтительно помогая сойти с лошади на глазах у всего двора. – Ты же не думаешь, что я стану тебя принуждать. Я просто хотел, чтобы ты знала: я весь твой. А дальше как ты сама захочешь.
– Чтобы я знала… – Она задержалась возле него, и сама желая избавиться от этой тяжести, и мягко закончила: – Что у тебя совести нет?
– Совесть я еще мальцом где-то обронил. Но тебе я не враг.
Мистина поцеловал кончики пальцев и коснулся костяной рукояти скрама на боку. Улыбнулся. И хотя взгляд его оставался напряженным, этот привычный клятвенный знак успокоил Эльгу. Она улыбнулась в ответ. И даже сейчас при виде его лица ей приходилось давить в себе страстный восторг, одолевать шум в пылающей голове и навязчивую мысль: попытайся он в тот раз снова ее обнять… кричать она не стала бы.
– И еще я знаю, – прошептал он, отвернувшись от людей во дворе, чтобы никакой излишне проницательный взгляд не смог угадать его слова по движению губ, – меня отвергает то, что у тебя в голове… а не то, что между ног.
Одолевая мучительный стыд – хотя его проницательность для Эльги новостью не была, – она заставила себя поднять глаза и встретиться с ним взглядом. И увидела тоску и жажду – но не злобу, и у нее несколько отлегло от сердца.
– Никогда не говори мне об этом, – невольно подражая ему и едва шевеля губами, ответила она. – Я тебе запрещаю, слышишь? Раз и навсегда. Иначе мы поссоримся… и даже Ингвар в другой раз меня с тобой мириться не заставит.
Ничего не сказав, Мистина склонил голову, будто княгиня дала ему поручение, а он изъявил готовность служить. Что бы там ни было, ссориться с Эльгой он не хотел. А к тому же знал: то «никогда», что живет в голове, далеко не так неумолимо, как другое…
После этого гнетущее чувство ссоры и потери прошло, однако возвращаться к прежней короткости было бы неразумно. Вежливые поцелуи между ними с тех пор бывали только по торжественным случаям, при народе, когда никакой вольности Мистина себе не мог позволить, зато немилость княгини к свояку была бы замечена и вызвала бы пересуды. Ко времени возвращения Ингвара между ними опять все шло гладко, и даже князь, ежедневно видевший жену и побратима, не заметил никакой перемены.
Глава 12
Хазария, город Самкрай,
во дни царя Иосифа
Мытный двор располагался перед воротами Самкрая – города, что сам служил торговыми воротами каганата на Боспоре Киммерийском. Городской холм был самой природой хорошо защищен со всех сторон, и торговцы с грузами заходили со стороны ручья, через который имелся мост. Если ручей не пересыхал от жары, здесь они могли напоить животных и освежиться за время ожидания, пока их не допустят к Мытным воротам. Самкрай лежал на Хазарском Пути – здесь сходились дороги между Греческим царством, каганатом, Хорезмом и даже далекой страной Сина, откуда везли шелк с вытканными драконами. Летом, в пору путешествий, широченный пустырь, огражденный с одной стороны городской стеной из сырцовых кирпичей, а с других – такой же оградой в человеческий рост, был заполнен повозками, вьючными верблюдами, ослами и людьми. Хазары, греки, жидины стояли, сидели и лежали возле своих повозок и животных, спорили, бранились; хозяева товара расхаживали с важным видом, тощие загорелые до черноты возчики дремали в тени поклажи.
Три десятка русов в этой толпе не слишком выделялись – разве что красноватой кожей лиц и рук, обожженных солнцем еще при переходе через Греческое море. Почти у всех головы были покрыты хазарскими «ушастыми» шапками из льна, которые защищали от жгучих лучей заодно и шею.
У ворот стояла стража, подчиненная тудуну – в островерхих шлемах, в пластинчатых доспехах, с щитами и однолезвийными мечами на боку. Русы с любопытством разглядывали хазарский доспех: он прикрывал не только грудь, но и плечи, и бедра по бокам до колен. И тяжко же по такой жаре под железом и в шлеме с бармицей, закрывающей лицо до самых глаз!
– А щит-то слабоват у них, – Хавлиди наклонился к уху Хельги. – Вдаришь по нему раз – только доски полетят.
– Йо-отуна мать! – протянул рядом Скари, меряя взглядом высоту стены и башню над воротами. – Видал?
Хельги тоже осмотрел их и задумчиво присвистнул. Когда они вошли в гавань Самкрая, на взгляд с моря укрепления не казались такими уж грозными, но там и не было нужды: с той стороны город защищал неприступный обрывистый берег. Здесь же стена на каменном основании, из глиняных кирпичей, сероватых внизу и грязно-желтых – наверху, в пять-шесть раз превышала человеческий рост. Нижняя ее половина была укреплена каменной кладкой.
– Посмотрел бы я на тех орлов, которые стали бы это брать приступом! – К ним подошел Раннульв, рослый и плотный дан. В обрамлении островерхой хазарской шапки его круглое красное лицо выглядело забавно. – Это надо летать уметь.
– Тут и лестницы сделать не из чего, – добавил Бёрге, озираясь, будто надеялся все же увидеть хоть одно приличное дерево.
– И бревно для ворот пришлось бы с собой везти, – поддержал Ольвид.
Даны, уроженцы далекого Хейдабьюра, стояли возле возов, которые киевский купец Иегуда бар Ицхак нанял для переправки товара из гавани в город. Сам он вместе с Ханукой ушел к начальнику заставы, возле товара и охраны остался третий из киевских жидинов – Синай, самый молодой.
