– Тем самым Бог заботится о тех, кто почитает Его, – улыбнулся Иегуда.
– Но Рафаил не из тех, кто купит себе в убыток. Выходит, за зиму русы набрались ума и продали товар по цене, не противной Богу?
– К тому времени они убедились, что на рынок Кустантины их тоже не так уж спешат допустить. Их посольство вернулось осенью с неудачей. А в таких случаях приходится использовать ту возможность, что пошлет Бог, – развел руками Иегуда.
Никто не мог знать, купил ли Рафаил этот товар в Киеве или нет, но на сердце у купцов было неспокойно. В этой поездке ценой неудачи стал бы не просто убыток, а судьба дочерей.
Пока хазарские мытники осматривали товар, дабы взять десятую часть от каждого вида, Хельги подошел к возу, где сидела Пестрянка, и оперся о край. Она улыбнулась: при каждом взгляде на него у нее сладко замирало сердце.
– Знаешь, что я вспомнила?
– Что?
– Ведь уже скоро – Купалии. Ну, там, у нас! – Она слегка махнула на северо-запад, понимая, что отсюда до дома не то что рукой не достать – и мыслию не дотянуться. – И не верится, что там над бродом сегодня все как раньше: девки венки плетут, отроки костры складывают, бабы зеленого Ярилу вяжут…
Все как тысячу лет перед этим. И только у нее все решительно переменилось. Здесь, за морем, не знают таких обычаев… да и березок что-то не видно. Пестрянка вдруг испугалась, что без этого лето не придет и само годовое колесо собьется с хода, но сообразила: над Великой ведь Купалии будут. Только без нее. А здесь лето давным-давно пришло: вон как солнце печет. И нету этим стенам из желтовато-серого кирпича, этому зеленоватому морю ни малейшего дела – разводили над Великой костры, пели «голубочка» или нет. Мир оказался куда больше и куда сложнее устроен, чем она раньше думала, и это тревожило.
– Ты не жалеешь, что не там? – Хельги положил руки ей на колени.
– Нет, – уверенно ответила она. – Мне по сердцу, как оно сейчас.
С прошлых Купалий миновал всего лишь год, и тогда они тоже встречали велик-день вместе с Хельги, но как все изменилось! Вспоминая себя тогдашнюю, Пестрянка видела какой-то жалкий, брошенный комок сплошной обиды – пусть ей и удавалось хранить вид гордой молодой боярыни. Тогда она еще думала об Асмунде и не подозревала, чем для нее станет Хельги. Что всего лишь через год она окажется на другом краю земли, у самых ворот царства Хазарского – с ним и ради него.
Немолодой хазарин остановился возле воза и сказал что-то, в добродушной ухмылке показывая обломки зубов. Мангуш ответил ему по-хазарски, весело, но решительно.
– Что он хочет? – окликнул Хельги.
– Спросил, не на продажу ли везут эту женщину, и предложил ее взвесить, дабы высчитать десятую часть ее веса в серебре.
– А ты что ответил?
– Я ответил, что если бы даже эту женщину продавали, то высчитывать стоимость пришлось бы в золоте. Но столько золота в городе нет, поэтому мы увезем ее обратно.
Осмотр товара был закончен, десятина выгружена и перенесена в складские помещения таможенного двора.
– Да принесет вам ваше поле девять десятин! – пожелал начальник, прикладывая свою печать к грамоте.
– Амен! – с облегчением поклонились оба купца.
Однако приходилось еще обождать: в этом городе Иегуда, старший над купцами, сам был всего лишь второй раз и уже послал слугу на поиски дома Рафаила. Наконец на мытном дворе появился смуглый большеглазый подросток лет четырнадцати – Моше, младший сын Рафаила.
– Я отведу вас к складам, где можно ставить товар, его примет управляющий, – сказал он, поклонившись Иегуде. – А потом отец приглашает вас к себе в дом.
Мысленно призвав Бога, Иегуда предъявил грамоту с печатью десятнику стражи у городских ворот. Тот сделал знак своим людям, те посторонились, и вереница возов, с тремя купцами во главе и тридцатью русами позади, потянулась в город.
Когда воз приблизился к створу ворот, Пестрянка ахнула: перед ней оказался длинный ход в черноту. От испуга она уцепилась за мешки. Воз въезжал в проем, как в черную пасть; вот на Пестрянку упала густая тень, вот тьма сомкнулась вокруг.
– Что это? – невольно вскрикнула она. – Куда мы едем?
– Не бойся, госпожа! – долетел спереди голос Мангуша. – Крепостная стена толщиной шагов в пятнадцать, сейчас мы внутри.
Они двигались через выложенный камнем проход внутри стены, похожий на пещеру или длинную темную нору. Где-то далеко впереди резало глаза яркое пятно света – выход на ту сторону. У Пестрянки захватило дух, будто в подземелье; все затеянное русами показалось безумием. Умышлять против города, у которого одна только крепостная стена толщиной в три хорошие славянские избы?
Но вот пятно света впереди выросло и превратилось во второй воротный проем. Возы прошли мимо распахнутых внутрь створок из толстого дуба, обитого железом, и наконец выбрались на свет – на улицы Самкрая…
* * *
Числом обитателей Самкрай не уступал Киеву – здесь их насчитывалось пять-шесть тысяч человек. Но жили они куда более тесно: теснились на холме между морем и озером, да еще кузнецы и гончары помещались снаружи, у озера и ручья. Каждый язык занимал свою часть города, но жилища строили похожие – из сырцовых кирпичей. Лишь у тех, кто побогаче, кирпичи клали на каменное основание: своего камня в окрестностях не было, его привозили по морю, и стоил он дорого. Если же дом рушился, его немедленно растаскивали, а камни и глина снова шли в дело. Найти просто валяющийся кусок камня было так же мало надежды, как в Киеве – кусок серебра. По всему городу виднелись остатки старинных построек: то основания домов, то вымощенные камнем заброшенные пруды, то засыпанные мусором колодцы.
Трое купцов-жидинов поселились в доме самого Рафаила: помня о заключенном с Ингваром договоре насчет полона, тот не уехал на восток этим летом, а остался дома. Охрана жила в длинных помещениях из сырцовых кирпичей, где Рафаил обычно держал рабов перед продажей. Лишь под кровлей тянулась череда маленьких окошек, а внутри от пола до верха были выстроены нары в три яруса – чтобы в одно помещение впихнуть как можно больше людей. Пестрянке было так неприятно там находиться, что она содрогалась, когда заходила внутрь, и предпочитала проводить время во дворе, на глинобитной скамье под одиноким персиковым деревом, в тени стены. Внутри было уж слишком темно, душно, жарко; висела застарелая вонь множества немытых человеческих тел, а главное, воздух полнился застывшим в нем отчаянием и горем людей, навек разлученных с родиной, волей и будущим. Сколько таких же молодых женщин, как она, ожидали здесь продажи на Гурганское море и знали, что наилучшей долей теперь будет скорейшая смерть!
Хирдманы переносили здешнюю жизнь легче, хотя тоже кляли жару, духоту, палящее солнце, непривычную еду, недостаток воды, мух и вонь от скученности. Вино делали здесь же, в городе, тут имелась своя давильня для винограда, поэтому оказалось оно недорого, но пить много Хельги своим людям не позволял, да и на жаре вреда от вина выходило больше, чем пользы. Его хирдманы, из которых десяток прибыл с ним еще из Хейдабьюра, томились и с тайным нетерпением ждали. Чего ждали – не говорили вслух. Даже на северном языке, даже когда рядом были только свои, упоминалось об этом лишь в словах навроде «когда уже…». Еще десяток человек во главе с Мангушем дал ему Ранди: эти не раз сопровождали его в поездках на теплые моря, знали эти места и понимали по-хазарски и по-гречески.
