– Вы друг Честера? – спросила она.
– Верно. А вы его знаете?
– Я его узнаю́. Он сюда все время ходит. Иногда бывает в странном обществе. Всякие подозрительные типы.
– Честер – наш директор.
– О, так вы тоже музыкант?
– Да, я вообще-то пианист. – Большим пальцем я ткнул в сторону остальных. – Мы этим для смеху занимаемся.
– Что-то не особо они смеются, – сказала она, поглядев на них.
– Ну, у нас сейчас некоторый кризис. Понимаете, застой, такое вот.
– Жалость какая.
Я пожал плечами:
– Кое-какая смена личного состава – и справимся. Нам нужны новый гитарист и новый барабанщик. – Она передала мне пиво. – И еще, может, новый певец.
– Угу. – После чего она добавила, как бы между прочим: – Я немного пою.
– Правда?
– Ну, раньше пела. И до сих пор время от времени.
– А что именно?
– Всякое.
– Ясно. – Я понаблюдал за ней, все более завороженно, пока она отсчитывала мне сдачу. – Как вас зовут?
– Карла. Карла через К
[34].
– А я Уильям.
– Будем знакомы, Уильям. – Она сунула мелочь мне в руку.
– А сейчас с кем-нибудь поете? С группой или как-то?
– Не, ничего такого.
Я попробовал вообразить, как она поет. Может, у нее голос хрипловатый, отдает дымными кафе и печальными, чувственными балладами тридцатых-сороковых. А может – яркий и ясный, как ручеек в Шотландии, и она поет скорее народные песни, крепкие мелодии ее родины.
– А вы откуда? – спросил я.
– С Малла, – ответила она. – Первоначально. Но мы переехали на континент, когда я была еще маленькой. На острове я уже много лет не была.
Я вдохнул поглубже и сказал:
– Слушайте – может, нам как-нибудь вместе собраться и песенок попробовать? – Слова эти звучали пошловато, не успел я договорить. – Я б вам подыграл.
– По-моему, вашим друзьям уже неймется, – сказала Карла.
Я проследил за ее взглядом: все они пялились на нас. Хэрри показал мне глазами: «Иди сюда». Я подошел, а Карла принялась обслуживать другого клиента.
Честер сказал:
– Ты бы не мог уделить нам немножко своего времени или ты слишком занят прибалтыванием женщин?
– Я просто брал себе выпить.
– Нам нужно серьезно поговорить, – сказал Мартин. В тот день он был в пабе единственным в галстуке.
– О чем?
– О группе.
– Похоже, все пришли к единому мнению, – сказал Хэрри, – что мы начали как-то пробуксовывать.
Все это сидение за столом и обсуждение чего-то настолько тривиального вдруг показалось смешным до нелепости. У одной стены стояло фортепиано, и меня охватило необоримое желание подойти и что-нибудь на нем сыграть, лишь бы подальше от них всех. Но я остался сидеть.
– Честер тут говорил, – продолжал Хэрри, – что нам нужно сделать две вещи. Первое – вырваться на винил. Нам нужно заинтересовать записывающую компанию, поэтому крайне важно, чтобы во вторник мы записали хорошую демку.
– Отлично, – сказал я, зевнув. Я думал о том, как славно будет аккомпанировать Карле, поющей «Мой забавный Валентин»: пусть она ведет мелодию, а я стану заполнять ее богатыми гармониями, постоянно удивляя ее неожиданными сменами и вариациями, и ей будет приятно.
– Второе, – сказал Хэрри. – Нам нужно улучшить живое исполнение. Публика в последний раз была так агрессивна, потому что у нас нет авторитета. Мы ими не завладели.
– Да ладно, – сказал я. – В последний раз беда была в том, что мы играли толпе психопатов и убийц с дрелями
[35]. Гитлеру тоже было бы непросто подавить такую компанию авторитетом.
– Хэрри просто пытается сказать, – сказал Честер, – что нужно серьезнее подумать о том, как вы себя ставите.
Повисла пауза.
– И что же именно это означает? – спросил я.
– Мы тут с Хэрри подумали, – сказал Мартин, – и считаем, что тебе нужно на сцене стоять.
– Что?
– Табуретка, на которой ты сидишь, когда играешь на клавишных, – сказал Хэрри. – Ее быть не должно.
– Ушам своим не верю, – сказал я. – Наша публика состоит из лондонского отделения клуба поклонников Майры Хиндли
[36], и вы считаете, что они обалдеют и перестанут бузить, если я встану со стульчика?
– Мы не только про последний раз говорим. Это вопрос всей… концепции группы.
– Дело в отношении, – сказал Мартин, – и динамике.
– Ну, простите мне мою наивность, – сказал я, – но я всегда считал, что дело в музыке.
– С музыкой все прекрасно, – сказал Мартин. – Все на месте у нас с музыкой. Мы тут говорим об уровнях глаз.
– Если встану, я на педали жать не смогу.
– А мы оба стоим, – сказал Хэрри, – и нам как-то удается жать на педали.
– Простите, но для меня все это как-то слишком уж невероятно. В смысле, дальше что – вы меня попросите клавишные на шее носить, словно я мороженым торгую?
– Мы просто хотим, чтобы ты встал, вот и все.
– Считаете, Владимиру Ашкенази
[37] нужно вставать, когда он играет «Лунную сонату»? Чтобы заявить о своем авторитете?
– Тут другое, – сказал Джейк. – Классический пианист себя предъявляет набором вполне отчетливых сигналов: например, костюмом, который носит, как он ходит по сцене и садится. Тут весь вопрос в семиотике.
– Ты на чьей стороне? – спросил я.
– Вообще-то на твоей.
Остальные удивленно воззрились на него.
– Я считаю, что Биллу и дальше надо сидеть.
Иначе это нарушит баланс. В данный момент у нас двое стоят, а двое сидят. Это сообщает устойчивость и равновесие.
