— Господин Рэдфорд, — начал Олег негромко и сразу получил то, чего ожидал.
— Просто Мэл. Ни «господинов», ни титулов. Для вас я — Мэл, и прошу вас именно на таком уровне со мной общаться. Кстати, не возражаете, если я вас буду звать Ал? Или Алек? Терпеть не могу, когда коверкают имена, а эти я точно произнесу правильно, будьте уверены.
— Спасибо. Алек — привычнее… Итак, Мэл, позвольте мне не морочить вам голову общими словами и правильными соображениями, не имеющими отношения к делу. Хопкинс говорил мне о вас. Вы будете знать все, что не составляет служебной тайны. Хочу отметить, что я ценю добрые отзывы, которые вы обо мне выслушали. Что сказать? Следствие в самом начале, и мы активно работаем. Я бы хотел узнать подробнее о ваших отношениях с профессором Фелпсом. Вы вот упомянули Джо Веллингтона. Но в том деле
[2] речь шла об убийстве его сына. Сегодня — сумасшедший день, я еще не успел навести справки, но, кажется, Фелпс не был вам родственником…
Рэдфорд встал, прошелся по кабинету. Хозяйская повадка — он ходил из угла в угол, уверенный, что его не прервут, не поторопят. Потемкин прислушивался к себе и с удивлением отмечал, что, как ни странно, этот человек его, Олега, не раздражает — как раздражало бы большинство представителей этого класса… сословия… Про себя Олег говорил «этой породы» — вроде достаточно точно и емко.
Американские политики — в дорогих (но не чрезмерно дорогих) костюмах, в безукоризненных (но опять‑таки достаточно демократичных) сорочках, в неизменно голубых или алых галстуках (оттенки могут варьироваться, но никогда — никогда, слышите! — не наденет представитель этой породы галстук желтый или зеленый…). И вот поведение этих людей так же регламентировано, как их костюмы. И манера общения их — отработанная в сотнях и тысячах публичных выступлений — тоже никогда не меняется.
Олег глядел на молчаливо шагающего по комнате конгрессмена Мэлвина Рэдфорда и вспоминал, как он общался в Москве с замечательными актерами, которых знала вся страна. Сперва он познакомился с Курильским, потом — с Гребельским. По ходу следствия о пропаже драгоценностей из квартиры знаменитой актрисы Олегу пришлось долго и подробно беседовать с каждым из них. И Потемкин все задавал себе вопросы — что не так в общении с этими умными и доброжелательными людьми? Да нет, все было нормально… Просто Потемкин не переставал спрашивать себя — какую именно из своих замечательных ролей играет, разговаривая с ним, его собеседник?
Вот и с Рэдфордом так.
— Знаете, не все и не всегда определяется родством. — Рэдфорд остановился напротив и взглянул Потемкину прямо в глаза. — Признайтесь, вы ведь сейчас думали о том, когда этот чудак из конгресса, то есть я, оставит вас в покое со своими хорошо выученными речами и даст вам спокойно работать. — Он поднял руку, как бы отгораживаясь ладонью от протестующего жеста Олега. — Вы — профессионал и еще наведете обо мне справки. Скажу доверительно: я занимаюсь политикой больше двадцати лет. Как вы понимаете, за это время случалось всякое. Но никогда я не обращался к полицейским или следователям с теми просьбами, с какими обращаюсь сейчас к вам. Никогда — за двадцать лет. Убедительно?
Он снова прошелся по комнате.
— Во всяком случае, ничего убедительней я придумать не могу… Мотивы? Ричард Фелпс был человек редкий. Он был человек, я бы сказал, не от мира сего. Нет, все у него в жизни было, как у нормального человека, ни святым, ни отшельником, ни тем более монахом он не был. Но, поверьте мне, по роду работы я встречаюсь с разными людьми. С сотнями людей, я бы сказал. А второго такого Фелпса не было и не будет.
Потому что у Фелпса были принципы, от которых он не отступал никогда, ни при каких обстоятельствах. И все, кто знал его, знали эту его особенность. А если не знали — то чувствовали. Он помогал мне не раз избираться в конгресс. Люди в нашем округе его знали и ему верили как никому другому… Это продолжалось много лет. Я и на следующих выборах на него рассчитывал.
— Мэл, мне тут говорили о другом замечательном враче, который погиб при неясных обстоятельствах.
Рэдфорд поднял на Олега тяжелый взгляд — то ли припоминая что‑то, то ли проверяя, почему задан вопрос.
— Это вам наверняка о Ленни Квинсе наболтали. А чего тут неясного? Он был алкоголик — а это, знаете ли, приговор. Так он и жил, так он с собой и покончил. И никаких сравнений с Ричардом Фелпсом тут быть не может. Тут и говорить не о чем.
Конгрессмен сел и облокотился на стол совсем по‑домашнему.
— Помогите мне… — сказал он тихо. — Я уверен — вы сможете.
Он поднялся, поправил галстук и протянул Потемкину руку.
— Я уверен, сэр, — голос его снова звучал как с трибуны, — уверен, что вы приложите все усилия для немедленной поимки этих ублюдков и торжества справедливости!
Это уже опять говорил конгрессмен Рэдфорд.
Рукопожатие его, конечно, было энергичным и крепким.
Когда за ним закрылась дверь, Олег подумал, что забот у него и его помощников теперь точно прибавится.
* * *
Уоррен Митчелл, предыдущий хозяин особняка, согласился на встречу сразу. Он принял Лайона у себя дома, в десяти минутах езды от Шеппард‑Хауза. Небольшой двухэтажный домик постройки пятидесятых годов прошлого столетия, когда город Лос‑Анджелес стал всерьез осваивать долину Сан‑Фернандо. Теперь эта долина — по существу, отдельный огромный город с пятимиллионным населением. Лайон знал, что у предприимчивых политиков в конце прошлого века даже возникла идея — официально отсоединиться от Лос‑Анджелеса и создать совершенно независимую городскую структуру. Однако жители при голосовании высказались решительно против.
— На хрена мне еще дополнительных бездельников кормить? — сказал тогда Лайону знакомый электромонтер. — Ты считаешь, они о нас думают? Хрена! Они думают, как создать новую структуру и взятки собирать… Нет, уж лучше я буду терпеть тех, кто уже есть, раз с ними ничего сделать не могу.
Наверное, так думал не только он один — во всяком случае, вопрос этот был похоронен и больше не возникал.
— Да, — сказал Митчелл, указывая в окно, откуда открывался прекрасный вид на застроенную долину. — Вы — человек молодой и не можете помнить того, что у нас, стариков, в памяти… Представьте себе — никаких построек, никаких городских кварталов, а бескрайние рощи — апельсиновые, глядишь в это окно — два цвета: оранжевый и изумрудный… И редко — черепичная крыша. Застройка настоящая, массовая, здесь началась только после войны. А прежде тут была апельсиновая долина…
— Но вы‑то пришли сюда раньше?
— Не я, мой отец. — Митчел указал на каминную полку, где стояла выцветшая фотография человека в джинсах, в ковбойской шляпе и техасских туфлях на высоких каблуках.
— Техас? Сан‑Антонио?
